– Мы в Среднем мире, Семхон! Я не хочу больше умирать, да и ты тоже, правда?
– Ну, не знаю… А вы откуда взялись?
– За тобой пришли. Вожди пяти племен послали людей.
– Всех пяти?!
– Конечно! Только тарбеи с минтогами остались воевать в степи. Если пойдем быстро, мы встретимся с ними.
– Ох-хо-хо… Знаю я вашу ходьбу! Вы когда медленно ходите, за вами не очень-то, а уж быстро… Нет, Бизон, я тебе сразу скажу: быстро мне за вами не угнаться! Даже и не думай!
– Интересно, а за кем тебе угнаться? – хмыкнул незнакомый воин.
– Да уж, Семхон, – кивнул лохматой головой Бизон. – Ты рассказывал, что в будущем люди научились передвигаться, не шевеля руками и ногами. Мы так тоже умеем…
Семен лежал на утоптанной земле посреди поселка хьюггов. Как только ему отпустили руки, он приподнялся на локтях, чтобы удобнее было общаться. Вообще-то, говорить было трудно, потому что очень болели и шатались в своих гнездах передние зубы, а два из них, кажется, были сколоты и царапали язык. Вокруг ничего уж совсем необычного не было: покатые крыши жилищ, валяются окровавленные трупы, знакомые и незнакомые мужчины в меховых рубахах ходят туда-сюда, вытаскивают из тел стрелы, выясняют, где чья, неторопливо снимают скальпы. Все хорошо, все нормально, только почему так странно смотрит на него Бизон? И вот эти двое? Кажется, один из них пейтар, а другой – бартош. И что это за дрянь вот тут, совсем рядом? Что, убрать не могли?
Семен хотел отодвинуться подальше от этого кровавого месива. Но у него ничего не получилось, наоборот, оно даже зашевелилось – фу, гадость!
Он уже хотел попросить мужиков убрать от него это, но понял, что ничего не выйдет.
От ЭТОГО не отодвинуться, ЭТО не убрать в сторону.
Потому что ЭТО – его тело.
Боль вернулась. И осталась навсегда.
Был ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Его окончания Семен не запомнил.
День, ночь. Солнце, ветер. Хмурое небо и моросящий дождь. Опять солнце. Длинная вереница людей в степи. Бесконечный медленный бег. Или быстрый шаг, за которым не угнаться обычному человеку. Час за часом, километр за километром, с утра до вечера.
Из слег, когда-то подпиравших кровлю жилища хьюггов, ремнями скручена грубая рама. На нее натянута шкура. На ней лежит воин Семхон Длинная Лапа. И его боль.
Никто не устанавливал очередности, никто не считал шаги и не засекал время. Просто иногда один из воинов покидал свое место, догонял носилки и подставлял плечи под грубо оструганные палки. Вначале их было человек сорок, и за день они успевали смениться два раза. Потом часть отстала и приняла бой. Никто из них не вернулся. Потом еще человек десять покинули строй. Оставшиеся продолжили свой бег, и крики схватки затихли вдали за их спинами.
На третий или четвертый день была большая остановка – дрались вокруг и рядом с носилками. А Семен тихо радовался, что его больше не трясет и не раскачивает, что можно просто лежать. Но под спиной оказался какой-то бугор, лежать было неудобно, он приподнялся на локтях и стал смотреть на схватку.
Он смотрел, слушал крики и отстраненно думал, что теперь, кажется, лоурины дерутся вполне грамотно, не пытаются, бросив все, снимать скальпы: «Давно бы так – хьюггов больше, но они проиграют…»
Он устал лежать, подпирая себя локтями, и опустился на землю. Кочка уперлась в спину, грудь выгнулась вверх, и корочки на подсохших ранах начали трескаться и зудеть. Семен терпел, сколько мог, а потом вновь приподнялся.
Бой уже кончился. Почти. Среди голых и одетых тел, лежащих на земле, топтались трое. Один из хьюггов все время падал, но упорно вставал и снова пытался лезть в драку. Лоурин и второй хьюгг тоже с трудом держались на ногах. Они, похоже, оба были ранены и смертельно устали. Медленно поднимались палицы, сталкивались с глухим стуком. Воины расходились и подолгу стояли, собирая силы для новой атаки…
Семен закашлялся, тело дернулось, и ему показалось, что он слышит треск собственной кожи. Несколько пузырей вокруг ран лопнули, из них потекла мутная жидкость, быстро стынущая на ветру.
Когда он вновь обрел зрение, на ногах уже не было никого. Но бой продолжался – среди трупов катались, сцепившись, два тела…
Ему было холодно. Правда, он почти не страдал от этого – казалось, температура тела потихоньку приходит в равновесие с окружающей средой: «Что ж, не так уж и плохо – постепенно и совсем не больно».
Семен слегка поерзал и выдавил из-под бока длинную палку – свой посох. Он погладил прохладную поверхность, отполированную до блеска его ладонями: «Помнишь, ты был деревом? Тонким и длинным? Ты вырос в подлеске, где тебе не было места. Вокруг был взрослый зрелый лес, кроны которого давно сомкнулись и поделили между собой весь свет. Есть кусты и деревья, которые могут и любят расти в тени. Их удел – нижний ярус леса, а ты оказался другой породы и все тянулся и тянулся вверх. Пока не умер. Жить внизу ты не захотел или не смог. А потом ты стал моим Посохом. Мы с тобой убивали людей – живых, теплых делали мертвыми. Неужели у нас с тобой одна судьба? Чего же мне-то не сиделось внизу, в тени? Построил бы себе избу где-нибудь в укромном месте, ловил бы рыбу, потихоньку охотился, а по вечерам сидел бы на пороге, смотрел куда-нибудь в красивую даль и размышлял бы о возвышенном – чем плохо? Да хоть бы и в племени лоуринов – сидел бы себе тихо… Освоил бы какое-нибудь ремесло… Нет, не получилось. Не смог, как и ты, жить в подлеске. Теперь вот придется умирать… В который раз…»
Семен открыл глаза и долго смотрел на стебли травы, качающиеся прямо перед лицом: «Какой-то злак – я ничего в этом не понимаю – просто трава. Ее едят, а она опять растет. Пастбище. Сначала из одного корня вырастают несколько стеблей – толстых и длинных, а там, внизу, десяток маленьких ждут своей очереди. Когда взрослых съедят или скосят, они кинутся в рост, и вместо трех стеблей будет десять. Принцип газона – скашивать взрослые особи, чтобы заставить расти многочисленную молодь. Тогда травяной покров становится плотным, стойким к вытаптыванию. Правда, вместо десятка сильных особей на том же месте поместится сотня слабых, но покров будет плотнее и гуще, общий объем биомассы станет больше. Люди живут также? Воинов заменят солдаты, расфуфыренных рыцарей – серая масса пехоты, которая будет воевать гораздо эффективней. И там – у нас… Была огромная полуграмотная страна, в которой жили и работали несколько десятков звезд мировой науки и культуры. Их выгнали и истребили, а потом раз за разом скашивали тех, кто вырос вслед за ними. И через пару десятков лет произошло чудо – газон стал густым и плотным: сотни тысяч молодых ученых и инженеров – прорыв и взлет… Прорыв, правда неглубокий, а взлет невысокий… Потому что звезд почти не стало… Если звезды гасят, значит, это кому-то нужно… Вот и я погасну – мне нечего тут делать – только мешать светить другим. Жернова истории, как говорится, мелят медленно, но неуклонно, и нечего рыпаться со своей индивидуальной вселенной – это же такая мелочь. От сотен поколений для будущего останется несколько случайно уцелевших могил, да культурные слои с редким бытовым мусором. „…А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам…“ – так, кажется, у Есенина? Все-таки какую я сделал глупость, а?! Ну что стоило все кончить еще тогда, сразу после переброски? Столько мучений, столько трупов… Правда, и радость была… Жалко, что я не верю в Бога. Точнее, не верю в его доброту и любовь… Я бы сейчас молился, говорил с Ним… Как первохристианский мученик… Да какой из меня мученик – в последний момент сорвался с крючка, начал беситься – у меня же сплошные ожоги, голые мышцы без кожи – болевой шок и все такое. Лежал бы тихо, может быть, выжил бы – и еще помучился. А так – разбередил себе все, порвал, инфекцию занес – гноится уже здесь и там. Никаких антисептиков в этом мире нет – ну, может, травки какие-нибудь, только я их не знаю… Впрочем, о чем это я?!»