Кортеж приближался к милицейской машине одиноко стоявшей у обочины.
— Ты знаешь, — обратился руководитель к верному помощнику, — я думаю, что…
Это были его последние в этой жизни слова. Когда машины кортежа приблизились к милицейским «Жигулям», люди в форме молниеносно выхватили из кабины гранатометы. Раздались два хлопка, и через несколько секунд и «джип», и «мерседес» уже были охвачены пламенем. Милиционеры, бросив оружие на шоссе, устремились в лес.
В тот же день Николай Иванович Бардин переступил порог своей квартиры, где его радостным визгом встретил четвероногий друг, которому уже порядком успел надоесть Данилов, не спускавший его с поводка даже в садике, огороженном высоким забором.
Нельзя игнорировать тот факт, что верность Ельцину является имманентным свойством нынешнего режима, сложенного самими олигархами. Да, это цезаристский режим, но те, кто его таким сделал, должны понимать, что их «присяга» на верность хозяину воспринимается последним как естественная норма, оплаченная к тому же теми «кормлениями», которые получили в свое распоряжение олигархи. А всякое отступление от этой «присяги» воспринимается как бунт.
В.Третьяков
Новая газета, 1 июня 1999 г.
* * *
В это утро Владимир Иванович Дубков впервые за много лет проснулся в пустой квартире. Вот уже два года, как он жил один. Тот факт, что бывшая жена тихо, без скандалов, забрала сына и уехала к родителям в Воронеж, вызывал у него противоречивые чувства. Смесь горечи и радости. С одной стороны, разлука с сыном, с другой — конец неопределенности в отношениях со второй половиной. Неопределенность эта длилась десять лет, прежде чем они пришли к выводу, что пора разводиться. Они познакомились еще в университете, где Дубков учился на факультете журналистики, а его будущая супруга — на биофаке. И впоследствии, когда провал брака уже отмечался всеми друзьями, Владимир Иванович на вопросы о причине женитьбы глубокомысленно отвечал: «Есть три разновидности брака. По любви, по расчету и по инерции. Я женился по инерции».
«Итак, — подумал Дубков, сидя на диване и сосредоточенно рассматривая синяк на левой ноге, — подведем итоги. Жены нет. Сына нет. Друзей нет. Перспектив нет. И в холодильнике, по-моему, тоже ничего нет. Как говорится, туши свет, кидай гранату».
Он потянулся, грустно хмыкнул и поплелся в ванную. Намыливая щеки, Владимир Иванович мрачно размышлял о том, как жить дальше. Когда физиономия была уже гладенькая, а решение о том, что теперь главное — это работа, созрело окончательно, зазвонил телефон.
— Алло.
— Ты в запой случайно не вдарился? — прозвучал в трубке голос главного редактора.
— Еще нет, — мрачно и решительно сказал Дубков. — Собираюсь поближе к уик-энду.
— Ты где вчера шлялся весь рабочий день?
— В соответствии с личным планом работы собирал материалы по выборам.
Владимир Дубков был в редакции на особом положении. И здесь играла роль не только установившаяся между ним и главным редактором странная психологическая взаимозависимость, но и высокий профессионализм Дубкова-аналитика. Александр Иванович Терентьев, который помимо издания газеты еще и активно занимался политикой, ценил умение Дубкова увидеть в малозначащих процессах признаки процессов глобальных и ту иезуитскую манеру, в которой тот излагал материал. Именно Дубкову поручались серии статей, направленных против политических противников владельцев газеты в периоды обострения ситуации. Причем, занимаясь копанием в «грязном белье». Дубков ухитрился сохранить свой имидж аналитика и не получить славу скандального хроникера. А все потому, что, поручая Владимиру Ивановичу «раздолбать» кого-нибудь из политических конкурентов, Терентьев (он же Саня, как называл его Дубков) никогда не снабжал его «компрой», а предпочитал, чтобы Дубков выискивал компрометирующий материал сам, путем анализа и собственных поисков, и не терял навыков аналитика и поисковика.
— Когда будешь? — голос Сани выражал явное неудовольствие.
— Не раньше среды, — ответил Владимир Иванович, машинально посмотрев на блестящий переплет книги со странным названием «Бездна».
— Смотри, не позже.
Заглянув для проформы в холодильник и убедившись, что в обеих камерах пусто, Владимир Иванович устроил себе «горячий завтрак», выкурив сигарету, после чего мысленно спланировал свой рабочий день. Через несколько минут он уже был готов к выходу: рубашка не первой свежести, зато аккуратно выглажена, галстук потертый, но завязан он изящным узлом, костюм нечищеный, но сидит на его стройной, нетронутой временем фигуре безукоризненно.
Уже в передней он что-то вспомнил и вернулся в комнату. На журнальном столике лежала «Бездна». Блестящий переплет отражал падавшие на него лучи солнца, и казалось, что человек, изображенный на обложке, излучал некое божественное сияние.
«Чушь какая-то», — подумал Владимир Иванович, но книгу в портфель все-таки сунул.
Через час он уже сидел в кафе на Арбате, читая газету с собственной статьей, сильно урезанной, и лениво прихлебывал крепкий кофе. Кто-то бухнулся на стул напротив Дубкова.
— Привет.
— Привет. Кофе будешь?
Субъект отрицательно покачал головой, затем вынул из-за пазухи плоскую флягу и, отхлебнув глоток и скорчив рожу, словно проглотил лимон, прохрипел:
— Никогда не пей. Гадость.
— Не употребляю, — буркнул Владимир Иванович. — Принес?
Вместо ответа субъект достал из потрепанного портфеля пачку бумаг и положил перед Дубковым. Журналист погрузился в чтение.
— Документы подлинные? — спросил он наконец.
— Копии подлинников, — ответил осведомитель.
— Сколько?
— Двести.
Дубков немного подумал и достал бумажник. Вынул из него двести долларов и протянул субъекту. Тот, не торопясь, спрятал деньги в кошелек и спросил:
— Протокол закрытого заседания фракции нужен?
— Подписан секретарем?
— Нет. Я же не мог попросить его подписать протокол после того, как восстановил его с пленки.
— Тогда не нужно.
Владимир Иванович не был склочником, но с детства любил проникать в чужие тайны и вести расследования. В школе-интернате, где он учился со второго по десятый класс, за его страсть товарищи даже дали ему кличку Пинкертон. В течение дня Дубков посетил еще три кафе в разных частях города, и к концу дня его бумажник был пуст. Ровно в шесть пятьдесят вечера он переступил порог гостиницы «Москва». Два любезно улыбающихся охранника, занимавших позиции рядом со швейцаром, одетым в форму, напоминающую помесь генеральского мундира с ливреей лакея, вежливо осведомились:
— Вы на презентацию?
— Да, — так же любезно заулыбался Дубков.