После долгого и всестороннего обсуждения обстановки было принято решение… Точнее, решение принял, конечно, единолично Петр Петров. В общем, было постановлено, что идти отбивать Нижний острог сейчас нет никакой возможности, поскольку «государевой казне и людям служилым великий ущерб учиниться может». Также было решено, что при таком многолюдстве садиться в осаду рискованно, так как «никаких кормов в остроге не имеетца». А посему: оставить в Верхнем остроге заказчиком Михайлу Сапожникова с крепкой командой, а всем остальным, забрав ясачную казну обеих острогов, двигаться с детьми и женами в Большерецк. А там уж пусть решает высокое начальство, с какого краю начать усмирение камчадалов. Кто именно имеется в виду под «высоким начальством», уточнять не стали. Сказано – сделано, тем более что эвакуацию надо было производить незамедлительно, пока действительно не прибыли основные силы ительменов.
Исход казачьего войска начался. При погрузке батов ительмены не нападали, но постоянно шныряли в кустах, иногда стреляли из луков, кричали угрозы и насмехались. Они явно боялись русских больше, чем те их, однако сила была на стороне туземцев. Некоторые казаки, кто помоложе, рвались в бой, за что были порицаемы ветеранами. Люди опытные лишь усмехались в усы: сию кашу заварили приезжие мореплаватели, вот пусть они ее и расхлебывают, а нам бы при своем интересе остаться. Пяток ружейных зарядов горячие головы все-таки сожгли – скорее всего, впустую. К немалому Митькиному удивлению, Шубин и Козыревский тоже направились в Большерецк.
В дороге у них хватало времени для разговоров, и Митька развлекался, выспрашивая подробности об апрельском караване на Большерецк, который транспортировал Шпанберга. Ему даже немного совестно стало за то издевательство, которое он придумал. Михайло Смирный при всей своей флегматичности оказался чрезвычайно злопамятным, а заступиться за офицера было некому. Служилые, назначенные в охрану, выполнять приказы Шпанберга не желали, поскольку подчинялись комиссару Петрову. Их дело – оборонить, ежели кто нападет. А пока никто не нападал, они посмеивались и делали вид, что ничего не замечают. Денщик Степан изображал больного, что было нетрудно, пока у него был запас «вина». Со вторым денщиком, Иваном, было хуже. По словам охранников, в дороге Смирный бил его, как только тот оказывался поблизости, причем это занятие ему не надоедало. Несчастный парень просто уже не знал, куда скрыться. А уж что он вытворял со Шпанбергом… Впрочем, случаев явного рукоприкладства никто не зафиксировал, поскольку поднять руку на офицера – тяжкое преступление.
Двигался караван батов мучительно медленно. В значительной мере это было вызвано тем, что очень немного ительменских холопов осталось верными своим хозяевам – большинство разбежалось, постаравшись прихватить с собой что-нибудь ценное из хозяйского имущества. Митька терпел эту тягомотину лишь до волока, а потом стал проситься вперед – в Большерецк. Отец Игнатий долго колебался, прежде чем благословить эту авантюру, – передвигаться по Камчатке в одиночку или малыми группами стало опасно. Ительмены вполне могли сначала убить путника, похожего на русского, а потом начать выяснять, кто он такой на самом деле. Однако время поджимало – по «старому ладу» в Большерецк скоро должен был вернуться «Святой Гавриил» с Берингом. Заговорщикам вовсе не хотелось, чтоб немцы оставались без «присмотра» на взбунтовавшемся полуострове.
Митька добрался живым. Возможно, сработал незатейливый прием, который он применял в дороге: заметив что-то подозрительное или минуя место, удобное для засады, он начинал громко распевать ительменские песни. В острожке, где он отдыхал позапрошлой зимой, когда работал вожем экспедиционных караванов, Митька не обнаружил ни одного мужчины среднего возраста – все ушли воевать с русскими. Заготовкой рыбы на зиму занимались подростки, женщины и старики.
В Большерецке Митька обнаружил в своем хозяйстве серьезный ущерб – двое из пяти его холопов сбежали. Правда, их семьи остались на месте. Другие рабы категорически отрицали факт побега и какую-либо связь со смутой. Мужики просто отправились навестить родственников – в разгар путины! – и скоро вернутся. Никаких мер Митька предпринимать по этому поводу не стал, хотя был уверен, что его холопы влились в местное ополчение. Было бы, конечно, интересно разобраться, к кому они примкнули, поскольку по происхождению были бурин, а острог располагался на территории кыкша-ай.
Первым делом Митька выяснил, что Михайло Смирный, оказывается, опять сидит в казенке и ждет решения своей участи. В этой связи служилый решил навестить капитан-лейтенанта Шпанберга. Тот сразу обрушил на него град ругательств и обвинений. Впрочем, Митька довольно быстро сообразил, что все это – просто шум, никаких конкретных обвинений никому не предъявлено. Кроме того, что-то в офицере изменилось, во взгляде, в интонациях голоса появилось нечто новое – испуг что ли? Митька подумал-подумал, почесал болячку на затылке да и сказал лейтенанту:
– Лаяться хватит, ваш-бродь! А то ить обиду поимею!
– Что?! Что ты говорить, русский швайн?!
– Ваш-бродь, перво-наперво ты мне рупь должен. Изволь расплатиться!
Шпанберг подавился очередным ругательством, и Митька продолжил:
А далее я так скажу: плохой те казак для обслуги попался! Однако ж то не моя вина, то вина комиссара Петрова. Ему предъяву и делай!
– Этот Михайло надо бить шпицрутен тысяча раз! Бить, пока он не умирать!
– Ты, ваш-бродь, чо против Михайлы имеешь, а? – пошел в атаку служилый. – Может, скажешь заказчику, будто он тя боем бил и словами ругал? А какими словами? И как бил? Расскажешь, да? А подтвердит кто? Да хоть и подтвердят! Михайлу, может, запорют до смерти, а над тобой, ваш-бродь, вся Камчатка смеяться будет. А там и вся Сибирь! Деды внукам сказки сказывать станут, как казак немца учил! Каково? А уж до Петербурха сказка дойдет, охвицерам иным шибко понравится, как Мартын Шпанберг на Камчатке страдал!
– Биллять!! – прохрипел датчанин. – Ты тоже надо бить шпицрутен!
– Опять меня бить?! – возмутился служилый. – Да я ж под батогами кричать стану! Крикну, что Шпанберг-немец который месяц под больного косит, чтоб службу не сполнять! Крикну, что меха скупает на казенный товар, а Беринг того и не ведает!
– Ты врать! Все врать! – аж подскочил офицер. – Этот мука, этот бисер я купить на свой деньги!
– Плевать! – злорадно усмехнулся Митька. – Я крикну, а начальники пусть разбираются!
– Да, казак Митрей, – сразу обмяк Шпанберг, – тебя надо не бить… Тебя надо сразу казнить!
– У нас так не делается, ваш-бродь, – теперь уже ласково улыбнулся служилый, – сам, поди, знаешь. Мой тебе совет: Михайлу Смирного из казенки ослобони! Ослобони немедля, а то ить он покаяться может! Призовет заказчик писаря, и станет он прописывать, какое казак якутский бесчинство охвицеру флотскому чинил.
– О, майн готт! – схватился за голову Шпанберг. – Это не страна, это один большой выгребной яма!
– Отечество не выбирают, – поучительным тоном сказал Митька. – А коли бумагу да перо дашь, хоть щас отпишу к заказчику, чтоб Михайлу ослобонил!