Тройка итальянских истребителей резко отвернула в сторону, выходя из пикирования — маленькая хитрость, позволяющая остаться в живых. Однако теперь эта хитрость обернулась против самих хитрецов. Слепящие лучи полуденного светила, конечно же, не позволили вести прицельный огонь единственной «полуторке» с зенитным ДШК в кузове. Но эти же предательские лучи и не позволили разглядеть атакующие тоже со стороны солнца русские истребители. «Лавочкиным» потребовалось совсем немного времени, чтобы отправить все три молнии в их последнее пике. «Фольгоре» под управлением немецких пилотов-«невольников» обладали весьма неплохой горизонтальной маневренностью, но никто и не собирался крутить с ними виражи. Большевистские летчики использовали тактику «воздушных охотников»: стремительная атака из выгодного положения и такой же стремительный уход безопасным курсом на дистанцию, позволяющую атаковать вновь при необходимости. Да, русские научились драться — ценой неимоверных потерь… Они теперь били врага его же оружием, его же тактикой!
Однако русские истребители увлеклись и пропустили атаку «Эмилей» Bf-109E-4. Внезапность сыграла свою роль, и большевики сразу же недосчитались одной машины. Русскому летчику не повезло: он сумел покинуть подбитый самолет, однако озверевшие немецкие пилоты-штрафники расстреляли его парашют в воздухе. Белый цветок надежды погас, прошитый безжалостным раскаленным свинцом. Страшная смерть…
Немецких пилотов штрафных эскадрилий на земле мордовали так зверски, что они потом вымещали свою злобу на всем, что проносилось под крылом! Но, раздавая зло, они были готовы и принять его — больше им ничего не оставалось…
Так что они вполне были готовы к неравному бою с превосходящими русскими истребителями. Но немецкие штрафники решили дорого продать свои жизни. Закипел жестокий и исступленный воздушный бой. Обреченные «чернорабочие войны» не сдавались. Воздух рвали в клочья бешено вертящиеся лопасти винтов и пулеметно-пушечные очереди. Перегрузки давили на грудь многотонной тяжестью. И тем не менее немецкие штрафники именно сейчас и именно здесь чувствовали себя самыми свободными людьми на свете. Правда, за ощущение свободы они заплатили собственными жизнями — что ж, таков их горький удел. Даже на фоне всех несправедливостей войны их судьбы были просто исковерканы нелюдской подлостью «сверхчеловеков»…
* * *
Майор Герман Вольф решил проявить хотя бы к этому бедолаге минимальную справедливость. Выслушав рапорт уцелевшего пилота-штрафника, офицер похлопал его по плечу:
— Ruehrt Euch, Landser! — Вольно, земляк! — так называли друг друга немецкие пехотинцы. В среде штрафников такое обращение, без чинов и званий, которых они были лишены, тоже прижилось.
Пилот-штрафник поначалу оторопел от такого обращения.
— Nein, герр офицер. Виноват… Осмелюсь доложить…
— Я тебе как старший по званию офицер приказываю: сейчас идешь в столовую и наедаешься до отвала! Скажи küchenofficier — старшему по кухне, что я приказал. Вечером после полетов жду тебя в своем блиндаже.
— Яволь, герр майор!
Вечером, после отдыха, пилот-штрафник явился в блиндаж к майору Вольфу. И снова вытянулся во фрунт на пороге.
— Ruehrt Euch! — повторил Вольф свою недавнюю команду. — Присаживайся к столу, выпьем. «Darnach der Mann geraten, wird ihm die Wurst — gebraten. — Каков человек, такую ему и колбасу» [24] .
Глухо звякнули наполненные спиртом кружки, Вольф по старой, еще сталинградской, штрафной привычке закусил с ножа куском тушенки прямо из банки. Пилот-штрафник положил несколько кусков копченого сала на черствый черный хлеб.
— Dieser tapfere Kämpferefürchtetesich vor keiner Gefahr. — Этот храбрый боец не боялся никакой опасности, — произнес ставшую уже ритуальной фразу Герман Вольф. Такой же ритуальной, как и грустная песня «Ich hat ein Kamerad» — «Был у меня товарищ», под нее традиционно проходили немецкие похороны на передовой.
Еще после пары стаканов немецкого пилота-штрафника, что называется, «повело». Спирт развязал язык. «Wutmilch» — «Молоко ярости», как называли спиртное немецкие солдаты, подействовало.
— Осмелюсь доложить, герр майор… Вы не такой, как все! Обычно фельдфебели нас с дерьмом смешивают, не говоря уже об офицерах! — Он упер тяжелый, исподлобья, взгляд на сидящего напротив майора.
Но тот оставался спокоен. Как говорится: «Ein finstrer Blick kommt finster zurück — Мрачный взгляд в ответ на мрачный взгляд».
— Я тоже когда-то был штрафником. И не пилотом, нет, — воевал в пехоте под Сталинградом и чудом вырвался из этого ада на транспортном самолете. Сначала был «Der junger Dachs» — «барсучонком», «салагой». А потом, совсем скоро, превратился в «Der alter Fronthase» — «старого фронтового зайца». А там по-другому вообще было нельзя. Если продержался неделю-другую под русскими артобстрелами, среди тифозных вшей и клопов, то, значит, ветеран! «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатской судьбы не видал!» — процитировал наизусть Герман Вольф. Штрафник Вольф. Сейчас у говорившего как бы и не было орла на форме и витых офицерских погон на плечах… Сейчас перед пилотом-штрафником предстал такой же, как и он сам, человек с исковерканной судьбой. — «Ich hat ein Kamerad»… Был у меня товарищ, все называли его просто — Старик. Он был учителем — раньше, до войны и всего этого кошмара… Старик. Только перед смертью я узнал его имя, настоящее имя — Густав Мюллер. Но что это уже могло изменить? Он умер у меня на руках. Близкий разрыв снаряда — и все. Ich hat ein Kamerad… Выпьем! Ost und West, daheim das Best — восток ли, запад ли, а дома лучше — так гласит старая немецкая поговорка.
Совсем близко раздались взрывы — русские вновь начали обстрел. Вот поэтому Герман Вольф, как и многие немецкие офицеры и солдаты, предпочитал блиндажи и землянки обычным домам. Из щелей между бревнами посыпалась земля, замигала висящая на проводах лампочка. Погасла. Видимо, осколки перебили питание. Выругавшись, Герман Вольф зажег карбидный фонарь.
— Verfluchtische «Nachtihexe»! — Проклятые «ночные ведьмы»! — снова выругался Герман Вольф. По ночам русские легкие бомбардировщики — бипланы По-2 — совершали «беспокоящие налеты» на немецкие позиции.
Взрывы прекратились так же внезапно, как и начались.
Вскоре послышалось тарахтенье моторов. В блиндаж вошли несколько эсэсманнов во главе с гауптштурмфюрером.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — Майор Вольф поднялся из-за стола. — Приветствую вас, господа. Герр гауптштурмфюрер, чем могу быть полезен?
— Мы пришли за этим вот трусом и негодяем! А он еще и чертовски пьян! Verfluchtische Strafschutze! — Проклятый штрафник!
— Nein! — Герман Вольф положил руку на кобуру. — Этот несчастный остался в живых единственным из всей своей штрафной эскадрильи. И я хотел бы взять его в денщики.
— Зачем вам этот «untermenschen» — «недочеловек»? — брезгливо скривил губы спутник гауптштурмфюрера «хильфсманн» — стажер элитной гвардии СС.