Спустя несколько секунд все было кончено. Оставшихся немцев безжалостно добили по-прежнему невидимые, но меткие стрелки. Чудом выживший второй огнеметчик поднял руки и истошно завопил, что сдается и что у него в Гамбурге остались старики-родители. Он не эсэсовец, а только лишь исполнял приказ… Напрасно. Пуля попала четко между бровей.
Весь бой, а точнее — жестокая перестрелка заняла меньше десяти минут! «Прямо как в воздушном бою!» — мелькнула в уме у летчика-штрафника знакомая аналогия.
— Не стреляйте! Я — свой! Сбитый летчик. — Подняв на всякий случай руки, но не выпуская пистолет-пулемет, Волин медленно двинулся вперед.
Не успел он пройти и десятка шагов, как кубарем покатился на землю, а автомат отлетел в сторону. Траекторию падения совершенно неожиданно пересек жесткий костистый кулак, вонзившийся прямо в солнечное сплетение.
Казалось, в ребрах взорвался снаряд «Эрликона», взор заволокла непроницаемо-серая полоса, а воздух, казалось, прекратил свое существование как химическая субстанция. Мучительно очнувшись через пару секунд, Волин обнаружил, что его рука умело заломлена на болевой прием и каждое движение пронзает плечо жидким огнем немыслимой боли.
— Медведь, ослабь хватку, — неизвестный голос не говорил — шелестел, смешиваясь с порывами ветра и растворяясь в них.
Острейшая боль в руке сменилась тупым нытьем. Александр Волин разогнулся и встретился взглядом с серо-стальными, будто подернутыми паутиной глазами человека в странной просторной и бесформенной одежде. Рубище, по-другому и не скажешь, идеально маскировало его, практически полностью сливаясь с фоном развалин. Цвет его размытых пятен варьировался от серо-коричневого и до серо-зеленого. Нашитые на рукавах, штанинах и прочих частях одежды полоски ткани скрадывали очертания фигуры. Низко надвинутый капюшон маскировочной куртки скрывал лицо, которое также было измазано сажей и было таким же серым, как одежда и окружающие развалины.
В руках человек держал что-то вытянутое и бесформенное. И только присмотревшись, Волин удивленно присвистнул: это была винтовка Мосина, обернутая мешковиной и еще какими-то тряпочками. В итоге даже вблизи грозное оружие нельзя было принять за то, чем оно являлось. Присмотревшись еще лучше, летчик заметил, что оптический прицел на кронштейне, «ласточкин хвост» и затвор были свободны от тряпичного камуфляжа и позволяли вести эффективный огонь. Уж в чем, в чем, а в этом Александр уже успел убедиться на все сто.
— Кто таков? — снова прошелестел над ухом невыразительный голос.
— Александр Волин, летчик. Сбили вчера, выпрыгнул на парашюте…
— Было такое… — подтвердил третий человек-тень, появившийся неизвестно откуда. В такой же бесформенной и мешковатой одежде и с закамуфлированной снайперской винтовкой. По газоотводной трубке и коробчатому отъемному магазину Волин узнал все-таки СВТ — самозарядную винтовку Токарева.
— Помнишь, командир, вчера «яки» били «Юнкерсов»?
— Точно так, было дело. Так это ты?
— Да. Только, кроме «Юнкерсов», там были и «Мессершмитты». «Сто десятые», — уточнил летчик. — На одного из них я и напоролся. Уложил гада в землю, но и сам под его огонь попал, не уберегся.
— Ладно, пойдешь с нами, там поглядим, что ты за фрукт такой…
Внезапно взгляд Александра Волина упал на показавшееся смутно знакомым усатое лицо одного из снайперов.
— Сергей Иванович! Никифоров!
— Ты не кричи, браток… Не демаскируй позицию… — Потом обернулся к командиру снайперской группы: — Товарищ лейтенант, я его знаю, это действительно летчик, мы с ним в госпитале вместе лежали.
— Тут это… — сказал Волин. — В развалинах немецкий офицер лежит, пленный. И, судя по погонам, не из последних.
— Тю! Сам скрутил?
— Нет, он контуженный валялся среди убитых. Ну, я стон услышал, думал — наш кто… Даже и не думал, что раненый «фрицем» оказаться может.
— Ну, «фриц» тож человек, — рассудительно сказал командир снайперской группы. — Ковалев!
— Я! — негромко ответил снайпер с самозарядной винтовкой Токарева.
— Проверь.
— Есть!
Тихо, словно тень, он скользнул между развалин.
— Белорусочка, прикрой!
— Есть… — снайпер материализовался будто бы из ниоткуда. Только что здесь рядом лежала груда. Мешковатая камуфляжная одежда и накидка из серой, крашеной мешковины напрочь скрывали очертания фигуры очередного стрелка-снайпера, но по грации и плавности движений Александр Волин понял, что перед ним — молодая девушка.
На измазанном для маскировки сажей миловидном личике блестели очень красивые глаза. Которые прищурились и стали вдруг холодными и злыми, когда девушка приникла к оптическому прицелу своей винтовки, выискивая затаившиеся цели.
— Немцы нашу Белорусочку Ведьмой прозвали — Hexe, — тихо, чтобы не отвлекать стрелка, пояснил молодой снайпер.
Пыхтя, потому как тащил на себе «немецкий подарочек», вернулся снайпер.
— Прав был «летун» — знатный подарочек. Целый оберст [24] , да еще и с красными лампасами на штанах — штабист.
— Уходим!..
— А что, у немцев штабисты в атаку ходят? — удивился Волин.
— Ну, у нас же в сорок первом и генералы плечом к плечу с рядовыми солдатами дрались! А теперь — наоборот. Повыбили-то мы у них людишек…
— Отставить разговоры! Вперед!
Снайперская группа, пополнившаяся одним бойцом и одним пленным, бесшумно отправилась к своим через раздираемый Великой войной Великий город на Волге.
Эрих фон Штайн, гауптман, разжалованный в штрафники, смотрел на свое новое подразделение — штрафной танковый батальон. На лесной поляне был построен личный состав, позади солдат стояли их замаскированные ветками танки.
Гауптман при виде разношерстного воинства со споротыми имперскими орлами на мундирах [25] испытал чувство отвращения, но внешне сохранял абсолютное спокойствие и хладнокровие. Нужно было сразу дать им понять, что командует ими теперь настоящий офицер. Прежнего, как узнал фон Штайн в штабе моторизованной дивизии, расстреляли за то, что он допустил бегство своих подчиненных с поля боя.
Солдаты штрафного танкового батальона, конечно же, не были теми бравыми парнями, которые маршируют по Александрплац под бравурные марши на кадрах кинохроники. Это были чернорабочие войны, если так можно выразиться. Общим для них было одно: выражение глаз, в котором смешались покорность и дерзость, смелость и нежелание рисковать. Они уже были «вторым сортом» Вермахта. Кто-то попал сюда из строевых частей за дезертирство, кто-то — за нарушение субординации, драку или пьянку. Были среди немецких штрафников и те, кто прошел ад концлагерей. «Политически неблагонадежных» «помиловали» и отправили из ада Маутхаузена и Дахау умирать на Восточный фронт, на штыки русских.