Винтовка оглушительно грохнула. И в тот же миг колено полицая взорвалось ошметками кости, кровью и жуткой, невероятной болью.
Жора слетел с медсестры, мгновенно позабыл про все на свете, кроме своей раздробленной ноги. Он катался по поляне, пачкая высокую зеленую траву кровью, а парнишка передернул затвор и снова направил винтовку на полицая. В сторонке Лиза, глотая слезы, приводила одежду в порядок.
– Готова? – буркнул Колька, не глядя в ее сторону, когда подстреленный Жора немного поуспокоился и, сжав колено ладонями, принялся раскачиваться из стороны в сторону.
– Готова… – Девушка прерывисто вздохнула, подняла медицинскую сумку.
Колька покосился в ее сторону. Гимнастерка была разодрана, Лиза запахнула ее как могла.
– Его перевязать надо, – парнишка кивнул в сторону Жоры. – Не бойся. Я, если что, башку ему отстрелю. Или колено второе.
– Лучше ему… – Лиза стиснула зубы. – В общем, если что, я ему сама все что надо оторву.
Она подошла к раненому, раскрыла сумку. Лежащий на земле полицай тяжело дышал и глядел с ненавистью.
Когда Лиза закончила, закатав Жорину ногу в импровизированные лубки, Колька швырнул ему длинную палку.
– Поднимайся.
– А то что? – зло поинтересовался полицай.
– Вторую ногу отстрелю. На культях поползешь, – равнодушно сказал мальчишка.
– Мне б помочь! – Жора протянул руку. – Сам не встану!
– Перебьешься. – И Колька прицелился ему в лицо.
Зло матерясь, скрипя зубами от боли, полицай сумел подняться.
– А теперь в лагерь, – скомандовал Колька.
По дороге к лагерю их встретила поисковая команда. Сержанту, который командовал бойцами, стоило большого труда удержать красноармейцев от расправы на месте.
– По приговору полевого трибунала…
У Жоры кружилась голова. Слова Верховцева он слышал будто через толстый слой ваты. Шею сдавливала толстая грубая веревка. Отчаянно ныли руки, жестко стянутые за спиной. От этого Жора остро чувствовал собственную беззащитность, уязвимость, и это чувство душило его хуже веревки.
Он понимал, что пощады не будет. Но жить хотелось как никогда. Каждый глоток воздуха казался драгоценным, сладким. Солнечные лучи никогда так не грели!
Стоять на узком березовом чурбаке, да еще с одной ногой, было неудобно и тяжело. Но полицай жутко боялся оступиться и повиснуть раньше времени. Теперь каждая минута существования обретала смысл. Настоящий, истинный, тот, который высоколобые мудрецы ищут всю жизнь. Слепые как кроты, они не видят того, что лежит у них под носом. И если бы кто-то из этих очкариков спросил сейчас Жору, в чем смысл жизни… Тот бы ответил. Потому что теперь он знал.
Но его никто не спросил.
– Товарищи! – вдруг взвизгнул Жора. – Товарищи!
Верховцев на миг замолчал. Серые, холодные глаза остановились на полицае, и тот, не найдя лучших слов, закричал:
– Я жить хочу!
– Будем считать, что последнее слово осужденный сказал, – кивнул Верховцев.
Жора хотел было возразить. Он только начал! Он хотел…
Солдат, что стоял чуть слева и сзади, ударом ноги выбил березовый чурбак из-под ног полицая.
«Я не сказал! Не сказал! – билось в голове у Жоры. – Последнего слова не сказал…»
Но горло жестко стянуло. Он почувствовал, как глаза вылезают из орбит и в груди все рвется. Лопается! А солнечный свет меркнет… меркнет…
– Плохо работаете, товарищ Верховцев, – Болдин поправил портупею. Скрипнули ремни. – В нашем расположении был враг. И вы его прошляпили.
– Виноват, товарищ генерал.
Болдин кивнул:
– Виноваты.
– Я готов понести любое…
– Знаю, – генерал махнул рукой. – Знаю, что готовы. Только мне нужно другое. Чтобы ни одна сволочь больше не просунула свой нос!..
Верховцев стоял, вытянувшись в струну, чувствуя, как по спине пробегают совершенно невоенные мурашки. Генерал не кричал, не ругался, но говорил так, что волосы на голове шевелились.
– А к лазарету приставить солдат и наладить пересменку.
– Так точно. А с парнишкой что делать?
– С Николаем? – Болдин кашлянул. – Сначала всыпать как следует за то, что сразу не рассказал, а в рыцаря решил поиграть. А потом поощрить. Сгущенки ему выдай. И тушенки. В общем, придумай, по ситуации.
Генерал развернулся и пошел в сторону штабной палатки. Верховцев двинулся следом.
– Нужно ускорить процедуру сворачивания лагеря. Я опасаюсь, что немцы нас просто так не оставят. Нужно сделать так, чтобы мы могли сняться в любой момент. В конце концов, то, что не можем быстро свернуть, придется бросить. Добудем новое. Нужно, чтобы каждый точно знал, что он будет делать, что брать, когда прозвучит команда к сборам.
– Самая главная проблема – это раненые.
– Понесем. Очень осторожно понесем. Нам надо двигаться вдоль фронта, чтобы найти удачное место для прорыва. А это потребует времени. Разведка что-нибудь принесла?
– Скоро должны вернуться…
– Хорошо. – Болдин остановился, повернулся к Верховцеву. – И постарайтесь, постарайтесь! Что б больше ни один гад!..
Верховцев понял, что отвечать не нужно.
Генерал круто развернулся и вошел в палатку.
Болдин вертел в руках черную нашивку со странной закорючкой, вышитой серебром.
– Так, значит, до того, как немцы атаковали, вы ничего не видели и не подозревали об их присутствии?
– Так точно, товарищ генерал, – ответил Велицкий. Он уже не один раз пересказал всю историю группы Викерса и порядком устал.
– Вы расскажите… – генерал задумался, подыскивая слова. – Как вы все это видели. Не как должно быть, это я уже слышал. Про маскировку, про действия командира… А, так сказать, субъективно. Можете?
Велицкий немного помялся, потом ответил:
– Я постараюсь, товарищ генерал. Странная просто история какая-то.
– Понимаю. Затем и спрашиваю, чтобы понять.
– В общем, немцы выскочили на нас как из воздуха. Вот вроде бы их нет, а вот они уже совсем рядом. И деревенька-то сгоревшая, пустая. Стен осталось раз-два и обчелся. Спрятаться негде. Если бы не товарищ старший лейтенант, они бы нас поубивали всех. Точно.
– А что сделал товарищ Викерс?
– Он первым увидел противника и открыл огонь. Странно только, что он так долго жил, голову разбил страшно. Его первым с ног сбили. Но он вроде как поднялся…
– С пробитой головой?