Вечер за воротами храма нехотя уступил ночи, и багровое, будто выкупанное в крови, солнце послушно отдало небосвод яркому, игрушечному месяцу, освещавшему окрестности Благословенного города не хуже своего старшего собрата. Усталый служка прикорнул в закутке у двери храма. Ворота церкви никогда не запирались, но устав требовал постоянного присутствия кого-нибудь из клира в храме. Служка, разморенный дневной жарой и ослабленный постом, просто не мог бороться с подступившей, расслаблявшей тело прохладой. Тем более что бояться было нечего. Убранство храма было более чем скромным, чтобы не вводить в соблазн полудиких берберов, почитавших пророка Иссу, но не считавших зазорным разорять храмы, посвященные ему. Днем никто из них, конечно, не станет ничего делать, опасаясь мести всемогущего шаха, но ночью все волки серы, а каждый грабитель – дикий бедуин, на которых списывали все грабежи и разорения. Все ценное в храме на ночь убиралось в закрестье [145] .
Один перед алтарем, старик на мгновение смежил веки. Тело, высушенное солнцем, воздержанием и долгими пешими переходами, послушно прильнуло к полу. Руки привычно разошлись в стороны. Так он мог лежать часами, стремясь обрести единение с Богом… с собой… Старик молился.
Служка уже спал, а игривый месяц давно предпочел сон неблагодарному делу освещения пустых улиц, когда веки впавшего в священный экстаз паломника затрепетали. Это было то странное состояние, которое тяжело представить, если сам не ощущал его, – смесь единения с миром и озарения абсолютным знанием, – состояние, которое хочется сохранить в сердце и нести остальным…
Старик очнулся. Он очнулся, хотя твердо знал, что его тело сейчас спит.
В храме было светло. Мягкие лучи, похожие на лунные, томно обволакивали все вокруг, проникая в каждый закуток, играя бликами на окладах икон.
Взор паломника был устремлен не на это… Напротив него на самом каменном постаменте сидел седовласый пожилой человек. Если бы не горделивая, уверенная осанка незнакомца, Петр причислил бы его к старикам, но странный человек не был похож на тех, чей конец уже близок.
– Ты кто? – тихо вопросил Пустынник и сам испугался своего вопроса.
Вопрошаемый улыбнулся. Улыбка была доброй. В груди паломника шевельнулось давно забытое ощущение – так же на него в свое время смотрел отец, когда маленький Петр, играя, ковырялся в земле.
– Отец?
Улыбка седовласого человека стала шире. Губы его шевельнулись, и Петр услышал.
– Ты шел ко мне столько лет и не узнал меня? – В вопросе не было сарказма, только констатация.
Петр попробовал вскочить, но ноги, такие послушные недавно, не смогли сделать и шага. Усилием он повернул голову и увидел… себя, лежавшего у алтаря.
– Боже? Господи! Я…
Седовласый улыбнулся и покачал головой:
– Тихо, тихо, Петр. Не спеши…
Он медленно встал и подошел к распростертой ниц фигуре отшельника.
– Когда придет твое время, ты сам мне все расскажешь… Но только тогда, а сейчас, – седовласый сделал паузу, – сейчас слушай.
Отшельник замер. Образы, обрывки мыслей кружились в голове, причудливым хороводом меняя реальность.
Убеленный сединами незнакомец продолжил:
– Придет время, и ты присоединишься ко мне… Но сейчас, Петр, ты нужен мне здесь.
Старик выдавил:
– Я слушаю, Господи.
Тот задумался, оценивая склоненного паломника из далекой земли.
– Я хочу, чтобы ты завтра поутру ушел из города. Ты пойдешь к Акре. Явишься туда за неделю. Через семь дней из гавани отходит венецианский корабль. Называется «Звезда». На нем для тебя куплено место, лишь скажешь шкиперу, что ты Петр. Ты сядешь на корабль и через две недели будешь в Венеции. Оттуда ты последуешь в город Пюи. Это в Германии. Найдешь там и поговоришь с одним моим человеком. Ты слышишь меня?
Петр кивнул:
– Да, Господи!
– Слушай дальше. Этого человека зовут Урбан. Он – глава Католической церкви. Передашь ему письмо, которое поутру будет у настоятеля этого храма. Я ясно говорю?
Старик прошептал:
– Да, Господи!
Седовласый улыбнулся:
– Умница! И запомни, ты должен успеть до конца июля! Ты сумеешь?
В глазах его собеседника заплясал давно угасший огонь.
– Я сумею, Господи! Я все сумею!
В ответ он получил широкую улыбку.
– Вот и хорошо! – Просвечивающаяся рука слегка стукнула все так же коленопреклоненного паломника кончиком пальца по лбу. – А теперь спи! Тебе понадобятся силы.
Петр улыбнулся в ответ…
Наутро изумленный настоятель храма передал странному оборванцу с горящими глазами невесть как оказавшийся пакет, который настоятель нашел, проснувшись, на своей подушке. Не меньше был удивлен и хозяин судна, когда вместо купца или богатого паломника на борт судна поднялся бормотавший молитвы нищий.
Через день судно уже летело под всеми парусами в сторону Италии. А на носу его тихо молился старый, одетый в лохматый шерстяной плащ, подпоясанный одной веревкой старик с горящими глазами.
1
Улочки Милана никогда не бывают пустыми. Может, в каком маленьком городке под утро и случаются такие моменты, когда город замирает в абсолютной тишине. Может, и есть такие города. Может, даже есть такие города в благословенной Италии. Но это не про Милан. Здесь всегда – шум, возня, повозки, мусор и вонь нечистот.
Такие мысли роились в голове одинокого всадника, пробиравшегося по изогнутой улочке в нижнем городе. Все состоятельные семьи на лето убирались из этой клоаки за город, на маленькие виллы, а кто побогаче, то и к ласковому морю. Только этот упрямец сидит в городе сиднем. Вот и тащись…
Ближе к центру улочка слегка расширилась. Кварталы купцов начали сменять палаццо знати, и лошадь одинокого всадника перешла на легкую рысь. За полчаса он даже встретил двух муниципальных мусорщиков, чистивших заполненные водосливы. Еще через десять минут его остановил ретивый патруль городской стражи, но, проверив подорожную, капрал пожелал счастливого пути и отпустил путника.
Спустя короткое время всадник остановил лошадь у черного входа белоснежного, еще римской постройки, двухэтажного дворца. Как и было условлено, всадник трижды ударил в запертую дверь, подождал, ударил дважды, снова подождал и ударил один раз.
С той стороны ждали. Дверь неслышно отворилась на смазанных петлях. На пороге выросла здоровенная фигура. После молчаливого изучения гостя страж двери жестом пригласил входить.