– Да что случилось-то? – не понял причину такого бурного негодования сибиряк.
Грэтхен замахала руками:
– Он не знает, вы на него посмотрите, он здесь, передо мной стоит и строит из себя аббата Клюнийского! – Немочка оглядела притихшего Пригодько и, охнув, потянула его за рукав в боковую ветвь коридора. По дороге она жарко шептала скороговоркой. Захар понял, что начинает терять смысл монолога. Он решительно остановил Грэтхен и потребовал, чтобы она медленно и внятно объяснила ему, что происходит.
– Что происходит? Что происходит? – Грэтхен даже притопнула в гневе ножкой. – Весь двор с утра на углах, а он спрашивает, что происходит!
Немного остыв, она все-таки согласилась посвятить Захара в события последней ночи.
– Умер Кондратий, сотник государыни! Отравили, так лекарь сказал. – Служанка сделала театральную паузу. – А на пиру он из рук императрицы пил. Ну?
– Что – ну? – не понял Захар.
Грэтхен воздела руки, призывая небеса в свидетели, что уж она-то объяснила все этому стоеросовому дурню.
– Да то, что Адельгейда кубок взяла из рук того полочанина, что ей прислуживать полез вчера. А значит, как приедет император, съехавший с утра лис потравить, то потянут вас к катам [106] на дыбу. Вот что!
Девушка еще пару минут пересказывала красноармейцу слухи и предположения, бродившие по кухне и двору. Внезапно она резко сменила тон и кинулась обниматься:
– Повяжут тебя, бычок мой ненаглядный. Поведут под белые ручки в сырые подвалы, будут руки-ноги выкручивать, пока не скажете, кто приказал императрицу отравить да на императора злоумышлять. – Грэтхен разревелась. – Останусь я одна-одинешенька. И некому меня утешить будет.
В последнем Захар сильно сомневался.
– А за себя не боишься? – спросил он.
Немка пожала плечами:
– А что я? Мое дело бабье.
Красноармеец задумался. Дело и правда пахло керосином.
– Идти мне надо, Грэтхен. – Захар развернулся к коридору, уходившему в сторону их комнаты. Уже на ходу он добавил: – Спасибо, красавица.
Вслед ему глядели заплаканные глаза. Только губы тихонько шепнули:
– Беги-беги, дурачок.
9
– Подъе-е-ем! – Пригодько ворвался в комнату, как сирена сбора на построение в казарме.
Только вместо спорого глума сыплющихся на пол босоногих красноармейцев его приветствовала одинокая подушка. Костя, уставший после бессонной ночи, запустил в причину шума тем, что было под рукой.
При повторной попытке разбудить товарищей в Захара полетел уже табурет.
Только через пять минут криков, мата и угроз применить воду «полочане» продрали глаза и расселись по топчанам.
Сибиряк был краток:
– Помер Кондрат Будимирович. Все думают, что это мы, то есть Костя его отравил.
– Нам-то гэта на кой? – не понял Горовой.
– Говорят, что мы государя и государыню отравить хотели, мелодиями и рассказами одурманили. Приедет Генрих, нас точно под замок и к палачам. На кухне так все говорят… Вот.
После таких слов задумались уже все.
Первым подал голос Улугбек. Он и Горовой были самыми опытными из присутствовавших, и ученый всегда чувствовал на себе ответственность за всех.
– Ситуация выглядит абсурдной. Думаю, нам стоит пойти к императору и объясниться.
Но Малышев не поддержал эту идею:
– Да уж. Объясниться… – Он передернул плечами. – Насколько я помню исторические заметки, нас к нему и на пушечный… на выстрел из лука не пустят. И я не хочу, чтоб мне под ногти засовывали иголки и растягивали на дыбе, а я должен буду излагать при этом свое виденье вчерашнего вечера. Бр-р-р.
Он очень ярко представил характерную картину допроса, сохранившуюся в памяти благодаря книгам о Средневековье.
Улугбек Карлович уверенно заявил:
– Все стереотипы о пытках, которые были распространены в эти века, – глупости и мракобесие.
Подумав, он решил немного развить эту тему:
– Да, на определенных этапах в некоторых странах применялись негуманные, по меркам просвещенного общества, средства допроса…
Костя перебил разошедшегося в ораторском пылу ученого:
– Это дыба и испанский сапожок?
Сомохов пожал плечами:
– Да, и это тоже. – Он постарался вернуться к теме своего заявления. – Но все-таки в большинстве случаев наши предки, а значит, окружающие нас люди, старались решать возникавшие вопросы методом логических рассуждений. И искали прежде всего несоответствие в поступках и заявлениях испрашиваемого. То есть несоответствие того, что говорит допрашиваемый, и того, что он делал. А здесь у нас позиции крепкие.
Малышев хмыкнул:
– Это насчет того, что мы приехали из Полоцка? Или, может, кто-нибудь из нас был в местном Алжире? Или, как вы его назвали, Улугбек Карлович?.. В далекой стране за Измайловым морем?
Ученый задумался.
Горовой молча складывал пожитки. Захар деловито запихнул остатки ужина в свой походный сидор и начал распаковывать пакеты с оружием.
– Позвольте, милейший, это вам зачем понадобилось? – не выдержал Сомохов. Он по-прежнему находился в легкой прострации и на возникшую активность окружающих поглядывал с некоторой долей философского пренебрежения. Но вид оружия в руках деловито шуршащего красноармейца пробудил его от расслабленности.
Захар промолчал.
За него ответил Малышев:
– Это правильно. Может, они сейчас за нами придут.
Сомохов вскипел:
– Ну уж нет. Я не позволю, слышите, не позволю устраивать бойню среди исторических личностей Германской Империи! Может, они будут города закладывать, библиотеки открывать! А вы их на тот свет отправите?
Костя посмотрел на разбушевавшегося ученого, как добрый родитель на непутевого отпрыска. В своих очках разошедшийся археолог и впрямь слегка напоминал гимназиста-переростка.
– Вы знаете, Улугбек Карлович, если мне предложат выбор: отправить на тот свет кого из местного бомонда или пожертвовать, ну, допустим, мизинцем на ноге, то я предпочту мизинец оставить…
Пригодько не понял, зато Горовой расхохотался.
– Костик дело кажеть, ваш бродие, ну что нам за дело да каких-то там немчур поганых? А ежели они нас тут зажучат, то без ружей можем и не выйти.
Улугбек Карлович поперхнулся. Такого пренебрежения историческими последствиями собственных поступков он не ожидал. Добил его Костя: