Только выехав из Магдебурга, беглецы поняли, что попали в настоящую Европу. Отъехав от торгового пути, лежавшего по Эльбе, они окунулись в глубинку, провинцию, как сказали бы в двадцатом веке.
Пригодько уже видел Европу в пределах Гамбурга, Любека и пустынного побережья Северной Германии. Теперь же их путь лежал по густозаселенной части империи, и то, что сибиряк наблюдал сегодня и вчера, ему сильно не понравилось. Во время скачки не привыкший к конным переходам промысловик не мог поддерживать разговор, но вечером излил на невольного слушателя все, что наболело за день.
– А что, лекарь, сейчас по всей Европе так бедно живут? – спросил он первое, что вертелось на языке.
Уж больно заброшенными виделись ему встреченные деревни. Маленькие дома, часто полуземлянки, тощая редкая скотина, ввалившиеся глаза встреченных крестьян и малое количество детей в селе наводили сибиряка на печальные мысли. На всех перекрестках толпились убогие и обездоленные. По дорогам тут и там бродили сгорбленные фигурки попрошаек.
– Да, герр воин, последние годы был большой неурожай, многие крестьянские дома разорились. – Медик наигранно взмахнул руками. – Что делать? Господь дал, Господь взял.
Захар обвел взглядом стол в комнате, на котором стояло блюдо с кашей и жареной рыбой, принесенной из кухни для оставшихся в «номере».
– Что-то я голодных в городах, через которые мы ехали, не видел?
– Если вы о бодричском Любекове или Гамбурге… – начал лекарь, за время совместного похода узнавший много о своих невольных попутчиках, – если вы об этих городах, то они живут не землей, а торговлей, а торгуют всегда много. Начался голод, пошли караваны с хлебом из Британии и Гардарики. Всегда при деле. А что касается Магдебурга, то где вы видели, чтобы в столице хлеба не было? После того как его императорское величество победил мятежников, много добра ушло в награду войску. Этим добром и живет Магдебург.
Захар хмыкнул, но от лекаря отстал. По своей натуре он не был излишне болтлив…
Во всех харчевнях христианской Европы блюли пост и скоромного не подавали. Но если кто-то из проезжих требовал у хозяина заведения белый хлеб, а не черный или мясо, а не репу с рыбой, трактирщики всегда шли навстречу. Вот и сейчас на вертеле жарили большую телячью лопатку, а из кухни доносился клекот готовящейся перловой каши и жарящихся подлещиков. На столах были выставлены блюда с вареной, протертой свеклой с сыром, плошки с кашей, деревянные блюда с рыбинами.
Оставив Захара присматривать за Сомоховым и стреноженным Валиаджи, Малышев и Пригодько пошли в общий зал – послушать новости и разузнать обстановку.
В зале собралась пестрая компания: пара купцов с подручными и приказчиками, четверка коробейников, несколько угрюмых типов с мрачными рожами, пяток зажиточных крестьян, монах и ремесленник с двумя подмастерьями. На вошедших никто и внимания не обращал. Кто праздновал удачную сделку, кто напивался от горя, кто присматривал себе занятие. Еще не успели принести товарищам заказанные кувшин с пивом и копченых лещей, как к их столику подсел монах.
Коричневая шерстяная сутана его изрядно пообносилась и кое-где обнажала белесую плоть священнослужителя. Но это не смущало монаха. Высокий, по местным меркам, и худой, он щеголял тем загаром, который можно получить зимой и летом, мотаясь на открытом воздухе. Сбитые сандалии бродячий служитель церкви подвесил к поясу, предпочтя в помещении сидеть босиком. На боку его был приторочен кожаный рундучок с крестом. Голову с заросшей тонзурой и кривой стрижкой украшало глуповатое на вид лицо, обветренное и темное от загара. Взгляд был открытым и хитрым одновременно. Нос картошкой довершал несуразный портрет.
– Не угостят ли достойные господа скромного служителя обители Святого Креста Гонворежского кубком доброго пива в обмен на скромные новости о мирских делах и благословение? – Монах был немного навеселе.
Он вылез из-за стола ремесленников и долго думал, куда подсесть: к крестьянам, сильно поизносившимся после голода последних лет, или к коробейникам. Но появление двух здоровенных вооруженных людей определило его выбор. Если разговорить этих увальней, то можно не только разжиться стаканчиком-другим, но и индульгенцию продать. На худой конец, можно и что-то интересное узнать о жизни при дворах сильных мира сего. Такую новость, за которую потом те же крестьяне будут подливать ему пива и подкладывать куски получше.
Горовой молча кивнул на свободный конец лавки. Гул в зале стоял необыкновенный. Коробейники здорово перебрали и уже начинали выяснять отношения. Пара типов пробовала изобразить игру в кости. Они призывно что-то кричали ремесленнику, но тот только отмахивался. Купцы жарко обсуждали сделку, время от времени заказывая к столу новое блюдо или кувшин.
Монах уселся.
– Меня зовут отец Джьякетто, милостивые господа, да пребудет с вами милость Господа и благословение Божьей Матери Йенской.
Костя что-то буркнул, делая вид, что называет свое имя в ответ. Монах если и заметил нежелание собеседников раскрывать собственные имена, то не подал виду. Он радостно плюхнулся на свободное место и потянулся к кувшину, еще раскачивавшемуся на столе, после того как его поднесла пышнотелая разносчица. Не давая никому вставить и слова, нежданный собеседник поведал «полочанам», что находится уже месяц в дороге, собирая милостыню на нужды своей обители. За последние годы благосостояние добрых христиан заметно пошатнулось, поэтому все большее количество братьев-монахов, вместо того, чтобы замаливать перед Господом нашим грехи мира, вынуждены бродить между обезлюдевшими селами и притихшими городками с кружкой для подаяния.
А подают мало. Все меньше осталось людей, приверженных заветам, способных отдать последнее на нужды церкви и ближнего своего. Забывают, что в Царствие Божьем воздастся им сторицей. Тщатся забыть земное, забывая о душе и прощении. Вот и неурожай из-за того, болезни разные.
Монах горестно вздохнул и плеснул себе в опустевший кубок еще пива. Пышнозадая девка поднесла плошку с копчеными рыбинами и чашку с вареной рубленой свеклой, сдобренной сыром и зеленью и залитой маслом. Не спрашивая разрешения, отец Джьякетто запустил руки чуть не по локоть в тарелку, набрал в пригоршню салата и начал аппетитно уплетать его, подставляя выуженный из-за пазухи ломоть черствой лепешки. При виде грязных рук монаха с обкусанными ногтями даже небрезгливый Горовой отказался от свеклы и приналег на рыбу. Почувствовав, что из заказанного им может ничего и не достаться, Костя и Тимофей ускорили темп поедания продуктов на столе, предварительно разлив по глубоким кубкам большую часть оставшегося пива.
Монах скептически хмыкнул, оценив попытки заезжих воинов сохранить свой ужин, и осуждающе покачал головой. После чего разразился длинной тирадой о том, что тот, кто забывает о церковной десятине [114] или не желает жертвовать на церковь, отдаляется от Царства Небесного, а тот, кто жертвует на богоугодные нужды и чествует служителей церкви, тот приближает свое единение с Господом и после смерти попадет на небеса. При этом он активно жестикулировал одной рукой, а второй подгребал себе все то, до чего мог дотянуться на столе.