– Мои старые приятели мало-помалу дарят свои имена бульварам и улицам, – шутил Симон.

Мари-Анж ни разу не пожалела, что проводит лучшую пору своей молодости с человеком, который старше ее на двадцать пять лет. Она хотела только одного, чтобы ничто не менялось; она была так скромна, что нередко спрашивала себя, долго ли сможет сохранять привязанность мужчины, имевшего столько возлюбленных. Она уже перестала замечать, как некрасив Симон. Чувство ее достигло той степени, когда физическое уродство и недостатки любимого существа становятся милее всех достоинств.

А Симон, любуясь Мари-Анж, когда она, полуобнаженная, возвращалась из ванной комнаты в спальню, следя за игрою света на ее чистом профиле, глядя, как солнечный луч ласкает ее ресницы или крылья тонкого носа, прислушиваясь к ее голосу или редкому смеху, сжимая ее тонкую руку, вдыхая по ночам аромат ее волос, все чаще думал: «Не следует ли мне окончательно соединить с нею свою жизнь? Конечно, она молода, слишком молода для меня, но ради счастья стоит рискнуть… Я должен добиться развода и жениться на этой женщине. Ведь мы сейчас, собственно говоря, совершаем наше свадебное путешествие. С такого рода решениями не следует слишком медлить. Она любит меня, и, вероятно, никто уже не будет меня так любить».

Он мог бы с полным основанием сказать себе: «Она внушает мне такую любовь, какую я уже никогда не испытаю, а если испытаю, то буду смешным, нелепым и несчастным».

По утрам он с удовольствием выходил из дому с единственной целью – заказать для нее цветы. Во время бритья он что-то фальшиво напевал, брал с туалетного столика губную помаду Мари-Анж и рисовал на висевшем над умывальником зеркале сердца, пронзенные стрелою, или толстощеких амуров.

Возвратившись из этой короткой поездки, Мари-Анж обнаружила, что беременна.

5

«В жизни каждого человека существуют роковые совпадения, – думал Симон, глядя из окон своей квартиры на сады дворца Шайо. – То, что восемнадцать лет назад произошло по моей милости с теткой, сейчас произошло с племянницей. Знает ли об этом Мари-Анж? Нет, конечно, не знает. И если бы Ноэлю Шудлеру удалось, как он этого хотел, толкнуть в мои объятия свою невестку, то же самое могло произойти, должно было произойти и с Жаклин. Может показаться, будто судьба упорно устанавливает связь между мною и женщинами из этой семьи, будто сама богиня плодородия соединяет меня с ними… Только от Изабеллы я ни за что не хотел иметь ребенка, а на сей раз…» На сей раз, вопреки рефлексу, выработавшемуся у Лашома за многие годы холостяцкой жизни, он не мог запретить себе с тайным, но все возраставшим удовольствием думать о том, что у него, возможно, родится сын.

«Но почему сын? Почему я решил, что будет непременно сын?.. И хочет ли Мари-Анж этого? Когда этому ребенку будет двадцать лет, я стану стариком, у Мари-Анж будет любовник, а мой ребенок будет относиться ко мне с такой же нежностью, с какой я относился к своей матери. Нет, Симон, брось нелепые мечты».

Но самые трезвые, самые пессимистические рассуждения ничему не помогали. Ребенок был единственной мечтой – и притом совершенно естественной, – осуществления которой ему еще оставалось желать.

В то утро Лашом ожидал Жан-Ноэля, который попросил по телефону срочно принять его. Симон был уверен, что молодой человек собирается поговорить с ним о своей сестре. Неужели Мари-Анж уже рассказала ему? Лашом позвонил ей, но не застал дома. Его охватила тревога. «Только бы она ничего не сделала, не предупредив меня. Это было бы слишком глупо… Но нет, конечно нет…»

Когда юноша вошел, Симона поразила его бледность и беспокойство, написанное на его лице. «Как он, оказывается, принимает все это близко к сердцу! Я и не предполагал, что он так чувствителен и до такой степени привязан к сестре… Бедный мальчик, он, верно, считает своим долгом потребовать, чтобы я ему ясно изложил свои намерения, и будет диктовать мне, как я должен поступить. Но он напрасно тревожится». Лашом почувствовал волнение, в эту минуту он ощутил неподдельную нежность к Жан-Ноэлю. Ему захотелось облегчить юноше его задачу, создать дружескую, братскую атмосферу между ними.

– Итак, мой милый Жан-Ноэль, о чем же вы хотели побеседовать со мною? – спросил он приветливым тоном и жестом указал на кресло.

– Со мной произошла беда, – ответил Жан-Ноэль.

– С вами?.. – удивленно спросил Лашом. – С вами лично?

Жан-Ноэль утвердительно кивнул головой.

– Я говорю о фильме «Рыцарь Сахары»… Я оказался жертвой акул и мошенников, – простонал он. – Вы улыбаетесь? Но в этом нет ничего смешного, поверьте.

– Нет-нет, я улыбаюсь совсем не этому. Я подумал совсем о другом… Слишком долго вам объяснять, – сказал Симон.

Лашом действительно вдруг вспомнил, как восемнадцать лет назад, когда он был начальником канцелярии военного министра Руссо, в его кабинет вошел Урбен де Ла Моннери. Тогда Изабелла была беременна, и он подумал, что старик собирается потребовать от него объяснений, но, как выяснилось, тот пришел просить, чтобы не увольняли в отставку его младшего брата – генерала. «Да, совпадение. Просто роковое совпадение», – подумал Симон.

– Ну что ж, дорогой Жан-Ноэль, объясните, что все-таки произошло? Если мне не изменяет память, я помог вам получить государственную субсидию в размере миллиона франков для этого фильма?..

Жан-Ноэль постарался как можно яснее рассказать Лашому историю своих просчетов и промахов. Расходы, связанные со съемками фильма, превысили первоначальную смету. Когда работа уже шла полным ходом, внезапно решили изменить сценарий. Но так как участвовавшие в съемках воинские части уже прибыли на место, то теперь в Марокко шли натурные съемки, хотя не было известно, удастся ли использовать эти кадры. Деньги между тем растекались и таяли. Сабийон-Вернуа не только не внес обещанных средств, но даже использовал часть субсидии для завершения работы над другим фильмом… Симон, слушавший до этого только из простого сочувствия, внезапно насторожился и забыл обо всем остальном.

– То есть как? – воскликнул он. – Вы предоставили другой компании для другой картины часть полученных вами от правительства средств? Да знаете ли вы, как это называется? Расхищение государственных фондов! Вас привлекут к уголовной ответственности. Все это весьма неприятно. Вы впутались в весьма скверную историю, старина.

Лашом думал прежде всего о самом себе, о том, что и он косвенно причастен к этому делу, так как добивался субсидии. Если дело примет дурной оборот, скандалом не преминут воспользоваться его политические противники. Начнут совать нос и в его частную жизнь, заговорят о мадемуазель Шудлер, «нынешней пассии министра», раскопают обстоятельства, связанные с крахом банка Шудлера. Уж кто-кто, а он, Симон, хорошо знал, как газеты, создавая общественное мнение, умеют поднять шумиху, раздуть самое незначительное событие.

«Подумать только, ведь я ловко выпутался тогда, во время краха, можно сказать, утопил Руссо и Шудлера – а сам вышел сухим из воды и даже укрепил свое положение. И вот теперь мне грозят крупные неприятности из-за какой-то нелепой субсидии, которую я выхлопотал для этого мальчишки. Право, это уже слишком. Будь я суеверным, я подумал бы, что старый Ноэль из могилы мстит мне, пользуясь своим внуком как орудием».