А толпа камергеров, конюших, домоправителей и слуг была не только излишне многочисленна, но и непомерно жадна. Попробуй помешай такой своре расточать хозяйские деньги... да еще столько, если не больше, прикарманивать. Для прокормления всей этой челяди мясо привозили во дворец целыми тушами, а овощи и пряности – целыми повозками.
В свое время, играя чуть не в вольнодумца и отпустив крестьян на волю, как того потребовал покойный король Филипп, Валуа собрал солидный выкуп и сумел уплатить часть давно просроченных долгов. Но ведь во второй раз тех же самых рабов не освободишь! И если по случаю воцарения нового короля любезный его дядюшка старался прибрать к рукам все государственные дела, то действовал он не только ради того, чтобы утолить жажду власти, но и ради того, чтобы поддержать свой пошатнувшийся кредит.
Бывают такие битвы, когда победителю приходится не легче побежденного. Его высочеству Валуа удалось добраться до государственной казны, но казна оказалась безнадежно пуста.
И пока в нижнем этаже дворца целая толпа незваных гостей грелась у каминов и пила в свое удовольствие за графский счет, сам Валуа, запершись в своих покоях, принимал одного посетителя за другим, изыскивая средства пополнить не только свои сундуки, но и государеву казну.
Проводив до лестничной площадки грозного графа де Дрё, с которым хозяин имел беседу о положении превотств к западу от Парижа, Карл вдруг услыхал внизу рокот голосов, прерываемый возгласами удивления.
Оказалось, что это Робер Артуа в кругу своих почитателей сгибал руками лошадиную подкову. Кто-то сказал при нем, что в молодости покойный король мог-де гнуть подковы, и наш великан тут же решил доказать, что этот талант со смертью Филиппа не угас в их роду. От усилий на висках его вздулись вены, но подкова послушно гнулась в его руках, мужчины уважительно покачивали головой, а дамы испускали негромкие, но достаточно пронзительные истерические крики.
Его высочество Валуа показался на хорах, возвышавшихся над залом. И тут же все присутствующие как по команде задрали вверх головы, точно выводок проголодавшихся птенцов, ожидающих корма.
– Артуа! – окликнул Карл. – Подымитесь ко мне, я хочу с вами побеседовать.
– К вашим услугам, кузен, – отозвался великан. Небрежно швырнув скрученную подкову конюшему, который только тем и спасся от неминуемой гибели, что успел поймать ее на лету, Робер поспешил на зов Карла.
Личные покои Карла не уступали по размерам кафедральному собору. На свисавших по стенам с потолка до самого пола затканных серебром и золотом тканях были изображены сцены отплытия крестоносцев в поход. Статуи из слоновой кости, картины с открытыми резными створками, кубки, усыпанные драгоценными каменьями, – все это убранство затмевало роскошью остальное графское жилище. Его высочество Валуа имел слабость к различным редкостным вещам. На маленьком столике красовалась шахматная доска из нефрита и яшмы, инкрустированная серебром и драгоценными каменьями, а сами шахматные фигурки были вырезаны одни из яшмы, другие из горного хрусталя.
– Что же это такое? – воскликнул Валуа. – Когда же, в конце концов, явится ваш человек? По-моему, он слишком долго заставляет себя ждать.
Грузный, массивный, розовощекий, величественный, даже чуть-чуть вульгарный в своем театральном величии, Карл, нахмурившись, шагал среди несчетных сокровищ, большинство которых было еще не оплачено.
– Да помилуйте, кузен, он придет, непременно придет! – ответил Артуа. – Я и сам, поверьте, жду его с не меньшим нетерпением, ибо в зависимости от его ответа намерен обратиться к вам с просьбой.
– С какой?
– Сейчас, когда вы распоряжаетесь королевской казной, не могли бы вы дать мне хоть немножко? Ведь казна передо мной в долгу.
Валуа воздел к небесам обе руки.
– Эх, кузен, кузен, – продолжал Артуа, – вы же отлично знаете, что вот уже целых семь лет мне не выплачивают пять тысяч ливров доходов от моего графства Бомон, которое мне дали – мое-то собственное графство! – якобы в возмещение за потерю Артуа. Сочтите-ка сами! Мне должны тридцать пять тысяч ливров! На что же мне прикажете жить, а?
Валуа положил руку на плечо Робера своим обычным покровительственно-величавым жестом.
– Кузен, – начал он, – сейчас самое главное – найти нужные средства, дабы отправить Бувилля, потому что король прожужжал мне все уши этой поездкой. Обещаю вам, что, как только они уедут, я первым долгом займусь вашими делами.
Но тут же лицо его омрачилось. Скольким людям за последние сутки дал он точно такие же обещания?
– Поверьте мне, Мариньи больше не удастся сыграть с нами такую шутку – осмелился подсунуть нам пустую казну, ведь только ради этого он и расплатился со всеми кредиторами! – заорал он. – Я его повешу, слышите, Робер, повешу! Куда, как вы думаете, пошли доходы от вашего графства? В его карман, дражайший кузен, в его карман, я вам говорю!
С той минуты, когда Карлу Валуа удалось нанести первый удар правителю королевства, он, что называется, закусил удила и, послушный голосу ярости, открывал в Мариньи все новые и новые пороки.
В его глазах ответственность за все и всяческие ошибки и преступления лежала только на Мариньи. Произошла в Париже кража? Повинен в ней Мариньи: зачем распустил сыск, и неизвестно еще, не поделился ли с ним злоумышленник своей добычей. Вынес парламент решение не в пользу какого-нибудь знатного вельможи? И в этом повинен Мариньи, подсказавший такое решение. Узнал муж о легкомысленном поведении своей супруги? Опять-таки вина Мариньи, потому что во время его правления произошло неслыханное падение нравов. Еще неизвестно, не Мариньи ли подстрекал королевских невесток к нарушению супружеской верности, и вряд ли не по его вине отдал богу душу Филипп Красивый.
– А ваш сиенец согласится? – вдруг спросил Валуа.
– Ну да, конечно. Попросит, правда, залог, но непременно согласится, вот увидите.
Робер Артуа как завороженный слушал разглагольствования Карла и счастливо улыбался. Карл Валуа был в его представлении подлинно «великим человеком», единственным существом на свете, в чьей шкуре Робер был бы не прочь очутиться сам. Этот великан, обративший на одного себя всю отпущенную ему природой силу любви, был все же способен испытывать по отношению к Валуа даже нечто вроде преданности.
И впрямь, его высочество Валуа мог вполне очаровать человека одного с ним пошиба, и наблюдать его жизнь было весьма любопытно. Удивительное существо был этот вельможа, ибо в нем сочетались самые, казалось бы, противоположные качества: нетерпение и упорство, пылкость и хитрость, физическое мужество и полная неспособность противостоять лести и, сверх того, непомерное честолюбие, которое не могли утолить ни почести, ни привилегии!
Другой чувствовал бы себя на верху блаженства, будучи графом Валуа, пэром Франции, графом Алансонским, Шартрским, Першским, Анжуйским и Мэнским, а следовательно, первым бароном государства Французского. Но только не Карл: его терзало желание стать королем. В тринадцатилетнем возрасте он получил корону Арагона и мог претендовать на арагонский престол в качестве прямого потомка Иакова Завоевателя, но не сумел ее сохранить. В двадцать семь лет, командуя по назначению брата Филиппа Красивого французскими войсками, он опустошил Гиень. В возрасте тридцати одного года, когда тесть Карла, король Неаполитанский, призвал его, дабы усмирить Тоскану, где вели междуусобные войны гвельфы и гибеллины, Валуа сумел добиться от папы индульгенции на крестовые походы, а для себя лично – титула главного викария христианского мира и графа Романьского. Одновременно он получил от флорентийцев, обобранных им до нитки, двести тысяч флоринов за то, что оказал им снисхождение – удалился с их земель и прекратил грабежи.