«Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка… Где аргумент бомба, там естественный ответ — беспощадность кары. Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете».
Власти всех уровней отнеслись к новому закону с большим одобрением. Через шесть дней после его издания, 26 августа, Николай II повелел военному министру объявить командующим войсками высочайшее требование: безусловно применять закон о военно-полевых судах. Вместе с тем командующие войсками и генерал-губернаторы предупреждались, что они будут лично ответственны перед «его величеством» за отступления от этого закона.
Региональные власти не отставали. Так, например, прибалтийский генерал-губернатор 14 декабря 1906 г. писал: «В настоящее трудное время от всех без исключения офицеров надлежит требовать проявления мужественного сознания необходимости действовать решительно в постановлении приговоров, суровость коих нужно признать необходимою для пресечения преступной деятельности отбросов населения, стремящихся поколебать основы государственного строя».
Что же представляли из себя военно-полевые суды? Они были двух видов: военно-окружные и собственно военно-полевые. В первом случае каждый из таких судов состоял из 5 строевых офицеров, назначаемых начальником гарнизона. Обвинительный акт заменялся приказом о предании суду. Заседания проходили при закрытых дверях, приговор выносился не позже чем через двое суток и в течение 24 часов приводился в исполнение по распоряжению начальника гарнизона.
В случае военно-полевого суда все было точно так же, только судей назначал командир полка, осуществлявшего карательную операцию на данной территории. Разница происходила из-за того, что часто на «умиротворение» бросали части, прибывшие из других мест. Прежде всего — гвардейские, которые не желали подчиняться местному начальству.
Вот как оценивал деятельность этих структур один из современников:
«Военно-полевой суд не был стеснен в своей деятельности процессуальными формами. Он являлся прямым отрицанием всего того, что носило название "гарантии правосудия". Вместо публичности заседания была введена исключительная замкнутость всего процесса разбирательства при недопущении на заседание даже и тех немногих лиц (например, родных подсудимых), с присутствием которых мирилось рассмотрение дела при закрытых дверях в обычном суде. Отменялось объявление приговора в присутствии публики. Вместо обвинительного акта представлялось краткое распоряжение генерал-губернатора о предании военно-полевому суду. Не было судоговорения, так как исключалось присутствие на заседании как прокурора, так и защитника. О независимости судей из числа офицеров, назначенных по усмотрению начальства, не могло быть и речи. Они были связаны требованием политики царизма выносить приговоры к смертной казни. Известно, что попытки не подчиняться этим требованиям влекли за собой репрессии для некоторых членов военно-полевого суда».
Насчет «репрессий» несколько преувеличено — но вот то, что офицеры, проявляющие «либерализм» (то есть пытавшиеся разобраться), с треском вылетали со службы или переводились в разные медвежьи углы — известно.
Надо сказать, что Николай II пытался смягчить предлагаемые Столыпиным меры: «Напоминаю Главному военно-судному управлению мое мнение относительно смертных приговоров. Я их признаю правильными, когда они приводятся в исполнение через 48 часов после совершения преступления — иначе они являются актами мести и холодной жестокости». Однако мнение императора во внимание принято не было. Приговоры выносились по старому доброму рецепту: «Ты разберись и накажи кого попало».
Так бывает очень часто. Высшая власть может говорить что хочет — а на местах действуют как считают нужным. Тем более что, в отличие от товарища Сталина, Николай II не брал на себя труд проверять: выполняются его распоряжения или нет.
Напрашивается параллель со знаменитыми «особыми тройками» тридцатых годов. Мы нередко в этой книге столкнемся с тем, что большевики очень много позаимствовали из опыта предшественников. Но при ближайшем рассмотрении сравнение оказывается отнюдь не в пользу столыпинских чрезвычайных судов. Не все знают, кто именно состоял в советских «особых тройках». Так вот, в них входили следующие товарищи: начальник управления НКВД данного района, первый секретарь партии и прокурор. То есть присутствовал юрист — человек, который знал законы и юридическую практику. Не стоит думать, что его присутствие было чисто формальным. Сегодня как-то не принято упоминать, что «особые тройки» нередко выносили и оправдательные приговоры [5] . Присутствие юриста демонстрирует, по крайней мере, желание властей хоть в какой-то мере соблюдать закон. Иначе зачем было вообще огород городить? Посадить в «тройку» трех чекистов — и спокойно шлепать приговоры конвейерным методом…
Но вернемся к столыпинским военно-полевым судам. Как уже было сказано, здесь действовала «особая пятерка», состоящая даже не из военных юристов, а из строевых офицеров. Военные — это люди совсем иной профессии, имеющие совершенно иную психологию. Они не только не знают законов, но и не имеют, и не могут иметь опыта ведения следствия. А вот решительности у военных всегда много.
Что же касается царских офицеров, там дело обстояло еще веселее. Ни в гимназиях, ни в военных училищах не преподавали обществоведения или чего-либо вроде «основ государства и права». Более того, в офицерской среде культивировалось презрение к полиции и жандармам (впрочем, как и к юристам). Так что знания «судей» о следственных действиях и о судебной процедуре были минимальными.
К тому же — чем во все времена отличаются армейские начальники? Стремлением выполнить приказ и доложить об исполнении. Поэтому в военно-полевые суды назначали тех, кто работает максимально быстро и не задает лишних вопросов.
Можно вспомнить и психологию тогдашних господ офицеров. На «умиротворение» были брошены прежде всего гвардейские части — с их подчеркнуто элитарным духом. Как вспоминают многочисленные очевидцы, большинство гвардейских офицеров воспринимали происходящее как «бунт черни». Бунтует быдло? Вешать и пороть. Пороть и вешать. Это ничем не отличалось от того, как впоследствии уже совсем иные люди «давили контру». В обоих случаях сначала приводили приговор в исполнение, потом разбирались. Или не разбирались.
«Столыпинский режим уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство, часто совсем бессмысленное убийство по недоразумению», — так описывал происходившее С. Ю. Витте.
Военно-полевые суды просуществовали восемь месяцев. Весной 1907 Дума указ не утвердила, и они прекратили свое существование. Да и революция к тому времени уже явно шла на спад.