— А как мы вас сможем отблагодарить? — спросил Мирослав, вызвав на лице деда явное облегчение. Тот, видимо, как раз обдумывал — как бы поделикатнее перейти к этой части разговора.
— Я человек скромный, мне много не надо. Если вы скажете кому надо, что помогал в вашей работе, — мне это очень поможет, если я соберусь на новые земли… Если вы мне напишете какую-нибудь бумагу… Я не знаю, как это положено. Про то, что я оказал помощь новой власти….
— Это мы сделаем! — согласился Мирослав.
А, теперь все становилось ясно. Старый пан был твердо убежден, что поляки будут заселять Восточную Пруссию. Что ж, все логично. На новых местах он будет козырять своими заслугами, чтобы нарезать себе кусочек пожирнее.
Мирослав написал некую бумаженцию, которую дед тут же куда-то спрятал.
После этого русский и поляк снова вышли на перекур. К ним подошла девушка.
— Можете ему верить, — зашептала Марыся Мельникову. — Он не слишком любит русских, он даже в двадцатом воевал против вас. Добровольцем. Но он очень умный человек. Дед видел, как ваши войска входили в центр воеводства. Тогда он сказал: с этими не поспоришь! Лучше уж с ними дружить. Он даже евреев прятал в сарае. Правда, недолго.
— Но ведь это было смертельно опасно! — изумился Сергей. — В Белоруссии за это немцы расстреливали. Не думаю, что у вас они были гуманнее.
— Зато крайне выгодно. Он ведь не даром это делал. Да, опасно. Но ведь евреи обычно имели с собой золото и другие ценности. Так что дед неплохо на этом заработал.
— Да, взаимоотношения поляков с евреями во время оккупации, признаться, были своеобразные, — подтвердил Мирослав. — Одни их с радостью выдавали нацистам, а кое-кто укрывал на коммерческой основе. Теперь, после войны, они наверняка не забудут представить еще один счет.
Между тем Марыся снова потянула Мельникова в сторону сеновала…
14 июля, 10 километров от Мышенца
Было раннее утро, когда Мельников вылез с сеновала, где провел очень бурную ночь. Дед уже топтался во дворе.
— Ну, я запрягаю…
— Вот, говорят, что поляки — галантные кавалеры. А гляжу, ты любого моего соотечественника за пояс заткнешь, — с иронией бросил Мирослав, пока они шагали к повозке с сеном.
— Да они сами ко мне лезут, — смущенно бросил Мельников. — Да и жалко мне их. И опять же — на пользу делу.
Они добросовестно зарылись в одуряюще пахнущее сено. Воз медленно двинулся. А Сергей вдруг задумался над поставленным вопросом. Честно говоря, он, несмотря на бешеный огонь войны, все еще оставался романтиком. И мечтал о большой любви. Да только откуда она, эта самая большая любовь, возьмется у армейского разведчика? Не причислять же к таковой госпитальные романы с санитарками? Плохо было на фронте с романтическими чувствами. Для того же, чтобы завести себе ППЖ — походно-полевую жену, у него звездочек на погонах было маловато. Да и какая это любовь? Так — совместная жизнь до Победы.
В Саратове, до войны, он дружил с веснушчатой девушкой Аней из их театральной студии. Собственно, из-за нее он и стал в эту студию ходить, выкраивая время между занятиями боксом и парашютным спортом. Они с Аней даже начали целоваться — и всерьез собирались пожениться, когда достигнут положенного возраста. А дальше? Все рухнуло — и не только у них, а у всех — 22 июня. Потом, оказавшись уже в армии, по нашу сторону линии фронта, он несколько раз писал в Саратов. Но — Ани там не было. Она закончила школу снайперов и воевала в Армии Чуйкова в Сталинграде. Оттуда немногие вернулись живыми. Вот и Аня пропала без вести. Сергей точно знал, что это значит — одна из бесчисленных могил без памятника.
Но вообще-то все, что было до войны, казалось Мельникову какой-то неправдоподобной сказкой. Будто это происходило и не с ним. Сергею казалось — его жизнь началась на том разбитом шоссе, где он впервые вступил в бой с врагом. Все, что было до этого, вспоминалось как-то смутно. Другие ребята мечтали, как они вернутся домой, пройдут по знакомым улицам, надеялись обнять жен и невест, встретить старых друзей-товарищей. А вот у него даже с мыслях не было, сняв погоны, ехать с Саратов. Как отрезало. Видимо, капитан Еляков был прав: Сергей из тех людей, кому с войны вернуться не суждено. Да так ведь оно и получалось. Война закончилась — а он все продолжал стрелять и убивать. И, как догадывался Мельников, конца-края этому развлечению не предвиделось…
Между тем телега стала подскакивать на том, что тут, наверное, изображало мостовую.
— Эй, дед, самогонки нет на продажу? — послышался голос человека, судя по интонациям, державшего в руках оружие…
— А чем платить будешь? Немецкие марки мне ни к чему. А советских у тебя уж точно нету…
В Польше, как и во всех государствах во времена смуты, ходили самые разные денежные единицы. Поляки вроде бы уже успели напечатать новые деньги, но до такой глухомани они еще не дошли. А в основном товарообмен шел как в древние времена — натуральный.
— Зачем советские. Золотую десятку возьмешь?
Мельников буквально видел старого пана — как он берет золотую монету, пробует на зуб… Да явно этот дед далеко не такой бедный, каким выглядят его двор и хата… И не менее явственно Сергей представлял досаду неизвестного человека с ружьем, вынужденного расплачиваться за выпивку. Грабить, видимо, им строго-настрого запретили.
— Ладно, беру, — послышался голос старика. — Держи. Как слеза. Для себя гнал.
Телега, подскакивая на булыжниках, двинулась дальше. Вскоре она куда-то свернула — и деревянные колеса зашуршали по траве.
— Выбирайтесь, — послышался шепот старого пана. — Прямо перед вами — кирпичное здание. Вам туда.
Мельников вылез первым и огляделся. В самом деле, зад телеги находился в нескольких метрах от входа в небольшое низенькое строение, глядящее на белый свет пустыми окнами. Оно не было разрушено. Скорее — заброшено сразу после окончания строительства. Прокравшись к двери, Мельников проник в здание — и очутился в довольно просторном помещении, разделенном по центру перегородкой. Судя по всему, здание уже было готово «под ключ», но наступившие лихие времена не дали возможности использовать его по назначению. Как ни странно, новостройка была не загажена — только в одном из углов виднелись остатки каких-то детских игр, да в другом имелся след от костра. Кто-то все-таки тут пытался укрываться от капризов погоды.
Вскоре в помещение ввалился Мирослав.
— Ну, как?
— Порядок.
Мельников осторожно выглянул в окно. Метрах в пятидесяти была местная управа — одноэтажный кирпичный дом, возле которого топтался часовой. «Казармой» служило здание школы, расположенное по ту сторону большой площади, рядом с костелом. Тут же имелось и нечто вроде продуктовой лавки, совмещенной с трактиром. На площади располагался вялотекущий базар, где больше толкались и приценивались, чем продавали и покупали. На площади околачивалось довольно много партизан, или как их там назвать… Вид у них был своеобразный. Большей частью они были облечены в какую-то мешковатую серую форму без знаков различия. Оружия на бойцах висело много, его обладатели служили прямо-таки иллюстрацией к термину «партизанщина» — были расхристаны, небриты — и так далее. Словом, дисциплинка была здесь та еще.