– Славный способ нашел поэт отомстить своим врагам и облегчить свою душу! – смеясь, воскликнул Филипп Пуатье. – А куда же он поместил мою родню?
– В чистилище, ваше высочество, – ответил Адам Эрон, который по общей просьбе пошел за поэмой, переписанной от руки на толстом пергаменте.
– А ну-ка, прочтите нам, что он о них говорит, а еще лучше переведите, не все тут понимают итальянский язык.
– Не смею, ваше высочество.
– Да ничего, пустяки, не бойтесь... Мне хочется знать, что думают о нас те, кто нас не любит.
– Мессир Данте выдумал, будто бы он встретил тень, которая громко стенала. Он спросил эту тень о причине ее горя и вот какой получил ответ.
И Адам Эрон начал переводить эпизод ХХ песни:
Я корнем был зловредного растенья,
Наведшего на божью землю мрак,
Такой, что в ней неплодье запустенья.
Когда бы Гвант, Лилль, Бруджа и Дуак
Могли, то месть была б уже свершенной;
И я молюсь, чтобы случилось так.
– Эге, да это же прямое пророчество и, главное, полностью соответствует тому положению, в котором мы ныне очутились! – воскликнул граф Пуатье. – Этот поэт хорошо знал наши фландрские докуки. Продолжайте.
Я был Гугон, Капетом нареченный,
И не один Филипп и Людовик
Над Францией владычил, мной рожденный.
Родитель мой в Париже был мясник;
Когда старинных королей не стало,
Последний же из племени владык
Облекся в серое; уже сжимала
Моя рука бразды державных сил... [5]
– А вот это неправда от начала до конца, – прервал чтеца граф Пуатье, вытягивая свои длинные ноги. – Просто глупая легенда, которую пустили в свое время, чтобы нам навредить. Гуго Великий происходил от герцогов Франции.
Все время, пока длилось чтение, Филипп не переставал комментировать поэму, то спокойно, то насмешливо отражая злые нападки итальянского поэта, уже прославившегося в своей стране. Данте обвинял Карла Анжуйского, брата Людовика Святого, не только в том, что тот убил законного наследника неаполитанского престола, но также заточил в темницу святого Фому Аквинского.
– Вот и отделал наших кузенов Анжуйских, – вполголоса произнес граф Пуатье.
Но особенно сильно проклинал Данте, с особенной яростью ополчался он на другого Карла, который разорил Флоренцию и пронзил ее чрево, по словам поэта, «тем самым копьем Иуды».
– Эге, да это же наш дядя Карл Валуа, это его он так расписал! – произнес Филипп. – Вот откуда эта злоба итальянцев. Он нажил нам в Италии добрых друзей!
Присутствующие переглянулись, не зная, что сказать. Но они заметили, что Филипп Пуатье улыбается, потирая свой лоб узкой, очень белой рукой. Тогда они тоже осмелились рассмеяться. В окружении графа Пуатье недолюбливали его высочество Карла Валуа!
Лагерь графа Робера Артуа представлял совсем иное зрелище, чем лагерь графа Пуатье. Здесь, словно назло дождю и грязи, царили постоянное оживление и такой беспорядок, какой и нарочно не устроишь.
Граф Артуа сдал сопровождавшим армию торговцам места вокруг своего шатра, заметного издалека благодаря алым полотнищам и развевающимся над ним стягам. Кто хотел приобрести себе новую портупею, заменить пряжку на шлеме, найти железные налокотники или починить порвавшуюся кольчугу – все тянулись сюда. У самого входа в шатер мессира Робера шла непрерывная ярмарка, да и непотребных девок он поселил поближе, так что мимолетные утехи зависели от его милости, и он при желании оказывал соответствующие услуги своим друзьям.
Зато лучники, арбалетчики, конюхи, оруженосцы и сервы были оттеснены от графской резиденции и ютились кто где мог: или в крестьянских домах, выдворив предварительно хозяев, или селились в шалашах, именуемых «листвянкой», или просто устраивались под повозками.
В просторном пурпурном шатре говорили не о поэзии. Тут всегда стояла открытая бочка вина, среди страшного шума по кругу ходили кубки, игроки громко стучали костями, с силой швыряя их на крышку пузатого сундука; игра подчас шла не на деньги, а на честное рыцарское слово, и многие уже успели проиграть больше, чем надеялись получить за свое участие в войне.
Отметим примечательный факт. Поскольку Робер командовал только войсками своего графства Бомон-ле-Роже, большая часть рыцарей Артуа принадлежала к войску графини Маго, однако они постоянно торчали у Робера, хотя военные действия вовсе не требовали их присутствия в развеселом шатре.
Прислонясь к высокой жерди, поддерживавшей шатер, граф Робер Артуа мощным своим торсом возвышался над шумным сборищем. Львиная его грива рассыпалась по алому военному кафтану, а сам он, забавляясь, небрежно жонглировал огромной палицей. Однако что-то щемило сердце этого гиганта, и не без умысла старался он оглушить себя вином и шумной беседой.
– Дорого моим родичам обходятся битвы во Фландрии, – доверительно говорил он окружавшим его сеньорам. – Мой отец граф Филипп, которого многие из вас знали и служили ему верой и правдой...
– Да, да, мы его знали!.. Это был благочестивый человек, храбрец! – хором отвечали бароны Артуа.
– ...мой отец был сражен насмерть в битве под Верне. Мой дед граф Робер...
– Отважный добрый сюзерен, вот какой он был!.. Уважал наши славные обычаи!.. Всегда защищал правого...
– ...четыре года спустя его убили как раз под Куртре. А бог троицу любит. Быть может, завтра, сеньоры, вы зароете меня в землю.
Существуют два рода людей суеверных: одни стараются никогда не упоминать о несчастьях, а другие постоянно говорят о них, бросая вызов судьбе в надежде отвести беду. Робер Артуа принадлежал ко второму роду.
– Комон, налей мне еще кубок, выпьем за мой последний денек! – крикнул он.
– Не хотим, не будем! Мы сами прикроем вас своими телами! – заорали в ответ бароны. – Кто же, кроме вас, защитит наши права?
Бароны считали Робера Артуа законным сюзереном, и он в их глазах был чуть ли не кумиром благодаря своей силе, своему задору.
– Вы сами видите, дорогие мои сеньоры, как вознаграждается щедро пролитая за государство кровь, – продолжал Робер. – Потому что мой дед умер позже моего отца – да, да, именно поэтому! – король Филипп нашел случай ущемить меня в правах наследства и отдал Артуа моей тетке Маго, которая так мило с вами обращается, а вся ее свора д'Ирсонов, канцлеры, казначеи и прочие, душат вас поборами, отказываются признавать ваши права.
– Если мы завтра пойдем в бой и кто-нибудь из Ирсонов попадет мне под руку, он получит хороший удар, и фламандцы тут будут ни при чем! – выкрикнул один из собутыльников с толстыми рыжими бровями, по имени сир де Суастр.
Хотя Робер Артуа слегка захмелел, голова у него была ясная. Он с умыслом щедро угощал баронов вином, приглашал к ним девиц, широко тратил деньги. Так он утолял свою злобу и заодно устраивал свои дела.