Нет, господа, русские должны стать суровыми и сильными воинами, жестокими и беспощадными тогда, когда на их страну посягает любой враг. И всякий уничтожающий наш боевой дух — сам подлежит уничтожению.
Пацифизм, возведенный хотя бы даже на словах в ранг государственного принципа, сотворил вещь чудовищную. СССР на деле много воевал. Но при этом прятал и забывал своих героев. Он не создавал культа воинской славы и мощи Империи. А это, как мы уже знаем, не менее важно, нежели создание авианосцев или эскадр сверхзвуковых бомбардировщиков.
Одно из самых сильных средств создания такого имперского культа — это сохранение реликвий войн и проявлений героизма своего народа.
Посмотрите на Японию. Она сберегла броненосец «Микаса», на котором адмирал Того разбил русский флот в 1904-1905 годах. В храме Ясукуни, где хранятся таблички с именами всех погибших в последней войне, стоят и человеко-торпеда «Кайтен», и самолет смертника-камикадзе. Железные реликвии, памятники безумной отваги людей, «потрясателей неба» и детей «священного ветра».
Даже страны, давно распростившиеся с имперским величием, даже те, кто олицетворяет антиимперскость — и те хранят боевые реликвии. Американцы и англичане, например.
А мы? У нас как бы невзначай, но на самом деле — спланированно и целенаправленно (с дальним прицелом!) жестокой рукой уничтожались боевые имперские святыни.
При Хрущеве — безжалостно разрезан на металл первый русский броненосец «Петр Великий», прослуживший во флоте 80 лет. А еще — первый в мире мощный ледокол «Ермак», спроектированный самим адмиралом Макаровым, героем войн 1877-1878 и 1904 годов. То было ритуальное убийство памятников, олицетворявших неразрывную связь царской и Красной Империй.
При Хрущеве разделали на металл первые и единственные русские дредноуты, уцелевшие после 1917-го года. Все три! Пущены на слом уникальные, проплававшие сорок лет русские эсминцы типа «Новик». При Хрущеве и Брежневе отправлены на заклание все советские эсминцы, воевавшие в Отечественную, ходившие в страшные походы, сквозь смерть и бешеные атаки немецких «Юнкерсов».
Были превращены в плавучие мишени и расстреляны крылатыми ракетами гвардейские крейсеры «Красный Крым» и «Красный Кавказ» — реликвии ожесточенной борьбы за Черное море, огненных десантов в Крыму и обороны Севастополя.
Пошел на слом в 1974-м первый советский крейсер «Киров» — герой обороны Питера. Как и множество субмарин Великой Отечественной — «щук» и «катюш», «малюток», «декабристов» и «эсок».
Исчезли почти бесследно гордость и краса имперских ВВС 30-х годов — четырехмоторные гиганты ТБ-3. Те, что летали на полюс, били японцев на Халхин-Голе и выбрасывали первые воздушные десанты. А потом, устарев, гибли в неравных схватках с гитлеровскими «Мессершмиттами». Не сохранилась ни одна русская «летающая крепость» Пе-8, которая бомбила Берлин. Почти полностью исчезли легенды битв, над морями и полями — штурмовики Ил-2 и торпедоносцы Ил-4.
У Петра Сажина в «Севастопольских хрониках» есть пронизывающий душу эпизод. 1968-й год. Седые ветераны во главе с адмиралом Ворковым плачут, прощаясь с эсминцем «Сообразительный». Со своим гвардейским кораблем. Вспыхивает неумолимый автоген, вгрызаясь в борта славного пенителя морей.
Убивали того, который прошел шестьдесят три тысячи миль под огнем и бомбами. Доставлял в осажденный немцами Севастополь войска, вывозя оттуда раненых, детей и женщин. Высаживал четыре десанта. Уничтожил десять батарей, 30 танков и восемь батальонов пехоты врага. Сбил пять самолетов. Выдержал сотни торпедных и бомбовых атак.
Зачем? Ведь тогда СССР производил больше всех в мире стали. Так расчетливо убивали память. Уничтожали святыни Цивилизации героев…
Мы потеряли из-за этого намного больше, чем кажется на первый взгляд. Ведь Россия, например, сегодня — это не просто страна, существующая, скажем, 1 июня 1996 года. Каждая держава как бы обращена в прошлое, она простирается на века назад. И русский народ — это не только совокупность людей, которые живут в стране, скажем, на 1.06.96 г., но и все наши предки, наши мертвые. Те, кто отдавал свои жизни и силы, защищая, расширяя и укрепляя державу. И потому у народа, который забывает прошлое, нет будущего. А у того, кто режет на части свою историю — тем более.
Мы — страна, которая воевала со страшными врагами «со времен оных». И потому все эти реликвии, погубленные нами, были связующими, мистическими звеньями с миром предков. Касаясь старого оружия, мы впитываем память прошлых эпох, обретая единство с нашими пращурами, вбирая их честь и доблесть.
Сохрани мы старых свидетелей жестоких битв — и миллионы мальчишек побывали бы на них, в их сердца вошел бы таинственный заряд. Души предков, касавшихся этой же брони, этих же рычагов и штурвалов.
Знаю это на собственном опыте. Знаю, какой трепет охватывает тебя, когда рука твоя касается замка морского орудия с выгравированным на нем «Императорскiй Обуховскiй заводъ». Когда в глазах твоих словно вспыхивают картины: языки огня, командир на мостике среди свистящих осколков, фонтаны снарядных всплесков и трепещущий на ветру непобедимый андреевский флаг…
…Уничтожая живое прошлое и самих свидетелей славы нашей, кремлевская субпассионарная мразь взамен лицемерно громоздила безликие истуканы из бетона. Лицемерно же крича: «Никто не забыт. Ничто не забыто».
А сегодня то же самое делают Лужков да Церетели.
В повести Александра Проханова «Охотник за караванами» выведен образ капитана Разумовского — образ человека Меча. Одного из тех кто должен был стать элитой нарождавшейся имперской, ариославянской цивилизации. Новым дворянством Империи.
«Разумовский был родственником известного в войну полководца из вельможной военной семьи. Проходил по службе легко и быстро, и во всем что ни делал, был налет удачи и легкости. Он воевал охотно и ловко, жадно набирал из войны драгоценный опыт, пользовался уникальной возможностью овладеть боевым ремеслом. Любопытство и жадность, с каким он воевал, не давали места унынию, избавляли от раздражения и злобы.
Он изучал пушту и дари, вел дневник боевых операций, делал заметки о климате и природе, изучал этнографию и обычаи. В письма, которые он посылал домой, были вложены стебельки и чахлые цветочки пустыни, и в Москве жена составляла из них гербарий. Туда же, в конверты, ложились рисунки фломастером, беглые походные зарисовки, где стрелки в чалме били по колонне „КАМАЗов“, группа спецназа досматривала верблюжью кладь, чернобородые старцы сидели на ковре перед блюдом.
Он напоминал Оковалкову прежнего царского офицера, который сочетал войну с пытливым узнаванием земель и народов, оставлял после себя в военных академиях атласы стран, описи нравов, исследования по языку и ботанике. Там, где вставали их полки, завязывался сложный невоенный союз с местным людом. У стен гарнизона рядом с луковкой православного храма возносилась мечеть или пагода».
Разумовский погибает, охотясь вместе с разведгруппой за ракетой «Стингер». Но именно он, такие как он, могли стать аристократией нарождавшегося Третьего Рима. Тысячелетней Империи.