Седой, благообразный, раздвинул ряды заложников. Если б не засученные рукава, не пятна крови на голубой рубашке и на брюках, – ну совсем бы школьный учитель, средней руки чиновник, обладатель полезного ремесла пекаря или механика. За пожилым шли молодые, пока опустив дула винтовок. Парламентер отметил, что такие лица могут быть у самых приличных людей: скажем, у студентов или у солдат-новобранцев.
– Что надо защитникам буржуазии?
– Вы – командующий?
– Я секретарь парижского отделения нашей партии, французской секции Интернационала.
Парламентер вовремя поймал себя за язык, удержавшись от вопроса – сколько платит Москва этой секции?
– Вы захватили только часть города. Взять весь город у вас не хватит сил. Мы обещаем не преследовать всех, кто добровольно сложит оружие.
– Вы? Кто такие вы? Вы – реакционная военщина.
– Мы – правительство Национального спасения. Мы – народная армия.
Коммунист оглушительно фыркнул.
– Разница между нами в том, что за нами стоит вся страна, – бросил парламентер.
– Разница между нами в том, что я могу убить этих людей, – указал коммунист на заложников и улыбнулся, как оскалился. – А вы не можете. У вас даже на это кишка тонка. Или буржуазия передает нам всю полноту власти, или заложники умрут. Убирайтесь.
Парламентер долго молчал. Коммунист ожидал неподвижно.
– Я передам ваши слова своему командованию.
– Передай, сынок, передай. Но следующий раз пусть сюда придет сам командующий, только с ним я буду разговаривать. А ты не возвращайся, сынок, и пусть никто больше не приходит, потому что я его убью.
Парламентер шел обратно через мост, еще не зная: в трех километрах от этого места, в сводчатом подземном коридоре, движется колонна людей. Гулко звучали шаги, амуниция лязгала слишком громко для замкнутого помещения. Галерея наполнилась многократно отдававшимся от стен невнятным гулом.
– Под землей расстояния кажутся больше, но осталось нам всего метров триста, там будет выход на жилые дома по улице Риволи… – говорил седоватый рослый человек в пальто другому – не молодому, но подтянутому и крепкому.
– А на бульвар выход есть? – отнесся к нему молодцеватый, подтянутый. С темно-смуглого лица смотрели блестящие, совершенно молодые глаза.
– Есть… но его заложили кирпичом еще лет двадцать назад. Взрывать? Или ломиками разбить? Так это шуму не оберешься…
– Нет-нет, лучше на улицу Риволи. Вы точно знаете, куда мы выйдем?
– Обижаете! – Голос рослого седоватого и правда прозвучал несколько огорченно. – Я старый парижанин, я тут лазал еще мальчишкой… Вы выйдете на улицу Риволи, в подвал четырехэтажного жилого дома. Это совсем близко от бульвара Севастополь.
– И все равно я поражаюсь, как вы тут ориентируетесь. Что вас тащило в эти катакомбы?
– Любопытство… Под Парижем есть еще один город, подземный… разве не интересно?
– Скажу честно: я бы побоялся. Крещеные не живут под землей, а где их нет, мало ли кто может поселиться.
– Ваша правда. Сейчас тут шумно, чуть ли не весело. А когда идешь один, с фонарем, временами поджилки дрожат. Вода капает… шаги мерещатся… Видит бог, я не трус, но в катакомбах Парижа иногда оживают самые страшные сказки.
– А знаете, почему я не боюсь?
– Потому что вы ничего не боитесь, полковник.
– Нет. Я не боюсь потому, что своя земля и порожденные ею существа не могут причинять вреда французам, выполняющим свой патриотический долг. Даже если это те самые существа, которых сильно не любят священники.
От этих слов седоватый крупный крякнул и нервно оглянулся, а Франсуа де ла Рокк заулыбался: подземелье было заполнено людьми, гулом идущих отрядов, электрическим светом фонарей.
– А вот тут не знаю, что и делать… крутая лестница… Люди-то пройдут, но вы взяли с собой пулеметы и чуть и не пушки…
– Поднимем на руках… Нет-нет!
Подполковник де ла Рокк сделал пресекающий жест, первым стал подниматься по лестнице. Двигался он так же хладнокровно, как если бы поднимался на второй этаж своего замка.
В это же самое время идущий по другой подземной галерее Есаул посмотрел на часы… Время! Он махнул рукой, первые белогвардейцы шагнули из соседнего подземелья в подвал дома. Выходя, он толкнул створчатую дверь. Трое, видимо, охраняли ее, в компании бочонка, издававшего не простой запах.
– Во! Мне уже люди мерещатся! – засмеялся один из сидящих. – А ты говорил, самогон на этот раз не крепкий!
– А может, это черти полезли? Мы и у них устроим революцию…
Собеседник первого еще пытался развить тему, как он будет делать революцию в аду, когда лезвие штыка дошло до сердца. Третий «караульный» мирно спал, на него не стали тратить время, только винтовку прихватили.
Коридор раздваивался, вел на улицу и в магазин одежды. Здесь все было разгромлено, на кипах сброшенных прямо на пол платьев и пиджаков сидели, выпивали и закусывали враги.
– Вперед! – рявкнул Есаул и первым ворвался в помещение.
Пока офицерский отряд двигался по лестнице, пока белые стреляли в упор, резали обезумевший пролетариат лезвиями штыков, у моста через Сену остановилась машина. Вышел тонкогубый, пожилой священник в рясе.
– Мы вас знаем! – крикнули из группы солдат. – Вы выступали по радио. Вы – ученый аббат Жан Леффруа.
– По радио распространяют портреты?! – удивился священник.
– Печатают в газетах.
– Это в прошлом, – улыбнулся монсеньер. – А теперь пропустите меня.
– Нет-нет! – замотал головой офицер. – Они вас убьют, монсеньер. Не надо ходить к этим людям.
– Почему?!
– Это зверье…
– Разумное слово действует даже на зверей. Господа… Если я и не остановлю кровопролития, то хотя бы выполню свой долг пастыря. Жизнь такого старика, как я, не очень важна, а шанс есть.
– Я не пущу вас, монсеньор… Это безумие!
– Но ведь вы не захотите лишиться моего благословения, правда?
Священник не просил, не спорил: он просто делал то, что считал нужным. Осенив крестным знамением людей в форме, он ступил на мост, не задержавшись ни на секунду. Он прошел почти до конца, когда закричали:
– Назад!
– Господа! – Голос старого проповедника и лектора легко перекрывал пространство, четкий и звучный. – Я несу вам не свои слова. Я несу вам слово Господа Нашего! Ибо еще с Моисеем сказано нам – «Не убий!»
Словно в ответ, грохнул выстрел; старик в сутане замер с поднятыми вверх руками, стал валиться назад. Стреляли еще и еще. Красные стреляли даже в лежащую на мосту, около трупов в форме, фигуру: стреляли из толпы заложников, безопасно. Один из солдат выстрелил, взяв выше голов. Издевательский хохот в ответ.