Пока без сознания? Его, Тимофея, стараниями, между прочим, без сознания.
— Княже, я… — Тимофей развел руками, — я просто…
— Не нужно, — поморщившись, отмахнулся Угрим. — В случившемся нет твоей вины, Тимофей. По крайней мере, на тебе ее не больше, чем на мне. Это я недооценил Арину. Я хотел заманить ее сюда. Я предполагал проникнуть в мысли и память княгини, используя силу Кости и твое… твое участие… твою помощь…
«Мое тело, — мысленно поправил его Тимофей, — отданное на откуп никейской ворожее, ловко подсунутое ей, несущее на себе следы колдовских печатей и открытое для чужой воли».
— Я рассчитывал справиться с ней быстро и без лишних хлопот. Не вышло… Не получилось быстро и без хлопот. Арина оказалась сильнее и хитрее, чем я ожидал. Эти стены, — Угрим обвел взглядом подземелье, — пропитаны магическими токами Кощеева тулова. Арина смогла черпать из них силу, достаточную, чтобы противостоять мне.
— Княже, позволь спросить…
— Говори, — разрешил Угрим.
— Ты открыл передо мной свои тайны и запечатанные ходы для того, чтобы я исполнил эту службу? — Тимофей задавал вопрос, в общем-то зная уже ответ. Но ему хотелось узнать другое: насколько честно ответит князь.
— Для этого, — сухо сказал Угрим. — И для этого тоже. Но прежде чем открыть сокрытое, я спросил, готов ли ты служить мне во всем. И получил утвердительный ответ. Я спрашивал тебя трижды. И трижды ты говорил «да».
Точно. Так все и было — вынужден был признать Тимофей. Чего ж теперь обижаться-то? Нечего…
— И у опочивальни княгини я тоже стоял неспроста, да, княже?
Угрим усмехнулся.
— Я же видел, какими глазами ты смотришь на Арину. Трудно было этого не заметить.
— Значит, поэтому…
Поэтому князь велел ему нести караул перед дверью, за которой была заперта красавица княгиня.
— Ты бы не сумел противостоять чарам Арины, даже зная, что она опасна. А ведь я предупреждал тебя, Тимофей.
Верно. Предупреждал…
— Должен был предупредить, чтобы для Арины все выглядело правдоподобно. Ей ведь предстояло проникнуть в твои мысли. Я даже давал тебе позволение зарубить ее.
Давал…
— Только ты все равно не смог бы убить Арину.
Тимофей опустил глаза. Да, он не смог.
— А ей убивать тебя было ни к чему. Ты нужен был ей живым.
— Арина убила Ермолая, княже, — заметил Тимофей. И тут же осекся. — Вернее… вернее, это я убил его. По ее воле.
Угрим молча кивнул. Понимающе, сочувствующе. Будто знал уже. Да нет, не будто — он действительно знал. Когда через Тимофея Угриму открылись помыслы и память княгини, ему стало известно все. Хотя, может быть, судьбу несчастного дружинника князь предвидел еще раньше.
— Ты специально поставил у входа в подвал именно Ермолая? — спросил Тимофей, в упор глядя на Угрима.
Князь кивнул снова, однако на этот раз отмалчиваться не стал:
— Кого-то следовало там поставить. У двери, ведущей в подвалы, всегда дежурит стража, и если бы ее не оказалось сегодня, Арина могла бы заподозрить неладное.
Угрим отвел глаза.
— Я не знал, как она поступит с Ермолаем. Мне жаль его… — Сожаление, прозвучавшее в голосе Угрима, казалось искренним. — Он был хорошим воином, хотя и не из лучших. Но, согласись, всегда предпочтительнее потерять того, кто не из лучших.
Согласиться Тимофею было трудно. Но и не согласиться с князем он не мог.
— Как сам-то ты здесь появился, княже? — Тимофей просто решил сменить тему разговора.
— Ну, это объяснить нетрудно, — ответил Угрим. — В подземелье под подвалами детинца много ходов. Некоторые выводят на поверхность вдали от Острожца. О них известно только мне, и все они надежно запечатаны.
— Твоей колдовской печатью? — уточнил Тимофей.
— Ею, — кивнул Угрим. — Я покинул дружину, с которой уехал, и воспользовался одним из этих тайных лазов, чтобы вернуться. Пробрался сюда и встретил вас. Арина не должна была ничего знать. Поэтому ничего не знал и ты. Никто об этом не знал.
* * *
Стон Бельгутая прервал их беседу. Видимо, замороженная рана начинала постепенно оттаивать, а вместе с теплом приходила боль. Степняк сидел на полу, обоими руками обхватив ногу, пронзенную колдовским лучом. Нойон раскачивался всем телом. Зубы Бельгутая были стиснуты, глаза — прикрыты, по бледному лицу катились крупные капли пота. На лбу вздулись вены, а на скулах часто-часто подергивались желваки.
— Э-э-э, а татарин-то наш совсем плох! — озабоченно протянул Угрим. — Тимофей, скажи-ка бесермену: пусть не дергается. Мне знакома волшба, под которую он попал. Попробую что-нибудь сделать…
Угрим склонился над раненым. Ханский посол недобро ощерился.
— Твой коназ-шаман, не сумевший справиться даже с голой ведьмой-шулмасой, теперь хочет добить меня, да, Тумфи? — прохрипел по-татарски Бельгутай.
Страха в глазах нойона не было. Узкие щелки на скуластом обветренном лице смотрели спокойно. Щеки горели нездоровым огнем.
— Тьфу ты, дурень! — сплюнул Тимофей. — Исцелить он тебя хочет, а не добить!
— Для чего ему меня врачевать? — искренне удивился Бельгутай. — Побратимом-анда я ему все равно не стану. Другом — тоже. И в союзники набиваться не буду.
Степняк зло покосился на Угрима, поморщился:
— Зачем мне друг, который берет принадлежащее моему хану?
«Ну вот, опять двадцать пять, крысий потрох! — мысленно выругался Тимофей. — До чего упрям этот татарин!»
— И зачем мне союзник, который не в силах удержать взятого?
Палец Угрима коснулся оттаивающей раны. Вопль, который испустил Бельгутай, не был похож ни на что, слышанное Тимофеем раньше. И уж во всяком случае, на человеческий крик он походил меньше всего. Вопль заметался от стены к стене, забился под сводами, не находя выхода из подземного зала. Тимофей содрогнулся. Когда ТАК кричат воины, привыкшие к боевым ранам и не обращающие внимания на обычную боль, становится по-настоящему страшно.
Бельгутай кричал, казалось, целую вечность. Угрим наконец убрал руку с ноги степняка. Крик оборвался. Обмякшее тело ханского посланца завалилось набок. Рана над коленом затянулась без следа. Сам Бельгутай лежал без чувств.
— Скажи, княже, исцеление ран, нанесенных колдовством, всегда столь мучительно? — ошеломленно спросил Тимофей.
— Нет, конечно, — пожал плечами Угрим. — Я мог бы все сделать, не причиняя татарину боли.
— Тогда зачем?..
Князь-волхв скривился:
— Не люблю, когда на меня так смотрят и когда обо мне так говорят.
Тимофей недоуменно взглянул на Угрима.