— Я… ничего такого не сделал, — ответил я как можно убедительнее. — Возможно… я кричал во сне.
— Во сне, да? — он на мгновение задумался. Внезапно выражение его лица стало значительно приветливее. — В первый раз здесь?
Я кивнул.
— Тогда я могу вас понять, — сказал он. — Не очень-то приятно сидеть здесь под замком. Но всего лишь одна ночь — что-то рановато для тюремной аллергии. Кто ведет ваше дело?
— Торнхилл, — ответил я.
— Ой-ой-ой, — пробормотал охранник. — Ну тогда желаю успеха. От него еще ни один не ушел. Если хотите услышать от меня совет — скажите ему всю правду, это поможет вам избежать массы неприятностей.
— А если я невиновен?
— Тогда скажите ему об этом, — сказал он. — Если это правда, тогда он вам поверит. — Тюремщик ободряюще улыбнулся, повернулся и закрыл за собой дверь. Зазвенели ключи, и потом я услышал его удаляющиеся шаги.
Со вздохом я снова опустился на нары. Хорошо, что охранник не задержался в камере еще хотя бы на десять секунд. Мое самообладание было на исходе. В конце разговора его лицо начало расплываться перед моими глазами, и сквозь его черты на меня снова уставилась страшная рожа демона из моего кошмара, мерзкая карикатура на любимые черты Присциллы…
Но был ли это действительно только сон? Все казалось таким подлинным, таким невероятно реальным, что это было просто непостижимо.
Мне действительно всего лишь приснился мир ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ или я побывал там?
Я попытался забыть увиденное, но от этого мне стало еще хуже. Если бы ко мне могла вернуться память!
Мысль о том, что Присцилла могла действительно превратиться в эту… эту бестию, была…
Где-то совсем рядом что-то заскрипело.
Я замер. На мгновение я потерял способность даже думать.
Звук стал громче, явственнее… Словно поворачивалась дверь на старых, ржавых шарнирах…..
Весь дрожа от ужаса, я медленно поднял голову и посмотрел налево.
На противоположной стене камеры возник контур. Узкий, высотой около полутора метров прямоугольник, образованный тонкими, зелеными мерцающими линиями — контур двери!
И эта дверь медленно, очень, очень медленно открылась наружу…
За дверью колыхалась бесконечность.
Мир, такой чужой, что он просто не поддавался человеческому восприятию. И я не смогу его описать в этих строках. Можно назвать внешние признаки, вещи, которые можно увидеть и потрогать, но только не ужас, который, как зловоние чумы, исходил от этого мира, мира, в котором не было места жизни, в котором правили смерть и страх и биение пульса которого определялось одним только ужасом.
Равнина, черная, как ад, и слегка волнистая, как поверхность океана, изгаженная страшными, неописуемыми вещами, которые прорывались на подернутую рябью поверхность.
Небо, которое никогда не освещалось светом солнца, на котором не было видно ни одной звездочки и на котором царил костлявый лик бледной, мертвой луны.
И — далеко, далеко — фигура, которая медленно приближалась.
Белая.
Белое платье, испачканное кровью. Темные волосы, которые развевались и трепетали, как голова Медузы. Когти, смертоносные и острые как кинжалы. Искаженная дьявольская рожа, на которой знакомые черты превратились в омерзительную карикатуру.
А потом я услышал голос.
Сначала я его даже не узнал — это был пронзительный визг, крик дьявольской ярости, который доносился до меня и становился все громче и громче, но потом я смог различить и слова.
— Мы доберемся до тебя, Роберт Крейвен, — пропищал он и злобно захихикал. — Мы доберемся до тебя, Роберт Крейвен. Ты мертвец.
И это был не просто чей-то голос, точно так же как и дьявольская рожа была не просто какой-то незнакомой рожей.
Это был голос Присциллы, и именно ее губы произнесли эти слова.
Я начал кричать и на этот раз не замолк даже тогда, когда дверь распахнулась.
Я даже не заметил, как рыжеволосый полицейский отпрянул назад, словно от удара, и тоже закричал.
Что-то светлое, сверкающее вылетело из отверстия в стене и словно пылающий ореол окружило его тело. И в этом ореоле замелькали дьявольские рожи и дымящиеся призрачные пальцы, которые хватали его за волосы и тянули за одежду, впивались в его лицо и пытались выцарапать ему глаза.
Не думая больше ни о чем, я вскочил, бросился на него и вытолкнул его за дверь. Мне показалось, что я услышал яростное шипение, потом что-то ударило меня в спину.
Еще до того как я успел почувствовать боль, у меня потемнело в глазах…
* * *
Лицо девушки было бледным, как у мертвой. Ее глаза были закрыты, а губы побелели и походили на два тонких, бледных шрама на белой коже.
Некрон медленно поднял руку, наклонился вперед и почти нежно прикоснулся кончиками пальцев к губам спящей. На несколько секунд он неподвижно застыл в этой позе, потом убрал руку, резко выпрямился и повелительным жестом подозвал двух своих воинов. Воины подошли ближе и смиренно склонили головы, чтобы выслушать приказ своего господина.
— Вы оба отвечаете жизнью за эту девушку, — сказал Некрон. — Никто не должен прикасаться к ней. Убейте каждого, кто посмеет хотя бы приблизиться к ней.
Оба воина молча обнажили свои мечи и заняли место справа и слева от импровизированного ложа, на котором лежала девушка.
Еще некоторое время Некрон смотрел на лежавшую без сознания девушку со странным чувством неверия и озадаченности, потом повернулся и задумчиво посмотрел на Говарда и на Ван дер Гроота. Четыре воина притащили их сюда и теперь крепко держали за руки.
— Я обдумал ваше предложение, Лавкрафт, — тихо сказал Некрон.
Говард поднял голову. Прошло уже несколько часов, как он последний раз разговаривал с Некроном; солнце уже зашло, а вместе с ним почти исчезла и его надежда.
— Вы согласны? — спросил он.
Некрон не ответил. Вместо этого он сделал быстрый знак одному из двух воинов, которые держали Говарда. Воин поднял руку и нанес пленнику удар по затылку. Говард с приглушенным стоном упал на колени, сжал зубы и снова вскрикнул, когда воины рывком поставили его на ноги.
Некрон тихо засмеялся.
— Это в качестве предупреждения, Лавкрафт. Вы будете говорить только тогда, когда я вам позволю. Как я уже сказал, я обдумал ваше предложение. То, что вы мне предложили, можно было бы назвать шантажом, разве нет?
— Я предлагаю сделку, — возразил Говард. — Вашу жизнь за наши и за жизнь мальчика.
— Одну жизнь за четыре?
— Собственная жизнь всегда немножко дороже, разве не так?
Воин снова поднял кулак, но на этот раз Некрон в последний момент жестом остановил его. Он даже рассмеялся. Но таким смехом, от которого у Говарда по спине побежали мурашки.