Book.

Зрители, похоже, восприняли появление Гордона как часть номера. Но только не полицейские и не Рефельс. Они напряглись, как натянутые струны.

Отец Юлиана отпустил шутливое замечание по поводу незапланированного появления Гордона, выждал, когда стихнут обязательные аплодисменты, и воздел руки. Хлоп­ки, а через секунду и последние шепотки стихли, в зале воцарилась полная, почти благоговейная тишина, словно публика почувствовала, что сейчас произойдет нечто осо­бенное.

— Дамы и господа! — начал мистер Миррор.

Юлиан знал, что все происходящее не входит в обыч­ный репертуар его отца. Уже одно то, что отец во время выступления заговорил, было довольно необычно. Он, конечно, мог шутить, но его имидж не позволял ему обращаться к публике напрямую.

— Дамы и господа! — повторил он. — Я рад, что вы собрались здесь, особенно в такой день, как сегодня. — Он тонко улыбнулся, будто слова его содержали некий скрытый смысл, забавлявший его самого. — По причинам, о которых мне не хочется здесь распространяться, я с сожалением вынужден преждевременно закончить гастро­ли в вашем чудесном городе. По тем же самым причинам я не могу сегодня продемонстрировать вам мой большой заключительный номер, ради которого многие из вас и пришли сюда.

Он сделал маленькую паузу, чтобы его слова оказали свое воздействие, и затем продолжил, подчеркнуто глянув в сторону двух полицейских:

— Но, несмотря на вышесказанное, вы пришли сюда не напрасно. Вместо обычного заключительного номера я покажу вам сегодня номер, который публика не видела еще ни разу. И который больше никогда не увидит.

Юлиан краем глаза заметил, как один из полицейских поднялся. Он увидел улыбку своего отца и взглянул на реквизиты. Что-то здесь было не то!

И вдруг мальчик понял.

— Ящик! — прошептал он.

— Что-что? — спросил Рефельс.

За спиной отца в этот момент появился Гордон. Он переоделся, и теперь на нем был не обычный костюм, а наряд в стиле начала века. В руке он нес огромную дорожную сумку.

— При чем здесь ящик? — переспросил Рефельс.

— Он стоит не там, где обычно! — ответил Юлиан и вдруг так разволновался, что чуть не вскочил. — Ты по­нимаешь? Это важно! Ящик должен стоять на опреде­ленном месте, сантиметр в сантиметр, и под точным углом к зеркалу!

— И что из того? — не понял Рефельс.

— Все! — прошептал Юлиан. — Я не знаю почему, но это страшно важно для фокуса. Отец уже не раз отка­зывался от выступлений, если сцена была недостаточно просторной, чтобы установить зеркало и ящик на нужном расстоянии!

— То, что сейчас произойдет, — продолжал говорить на сцене отец Юлиана, — не должно вас пугать. Ни на минуту не забывайте: это только иллюзия!

Послышалась череда громовых раскатов, как будто специально для номера, и ветер завыл так сильно, что стало слышно даже в зале. Над городом бушевал насто­ящий ураган.

— Не что иное, как иллюзия! — повторил отец Юлиана.

Свет в зале начал тускнеть и вскоре совсем погас, остался гореть только один софит, направленный на сцену. Но и он постепенно ослабевал и наконец тоже погас.

Но, несмотря на это, темно не стало. По залу пронесся шепот удивления. Восхищенные охи и ахи слышались все громче, что-то упало на пол и со звоном разбилось. По большому зеркалу скользили красные, желтые и оран­жевые пятна света. Юлиан глянул под потолок. Однако прожекторы, подвешенные там и обычно освещавшие зеркало таинственным волшебным светом, были теперь выключены.

Что дело нечисто, заметил не только Юлиан. Два полицейских встали с мест, некоторые зрители сделали то же самое. Гром гремел уже беспрерывно. Буря бушевала за стенами здания, и дождь хлестал так, что было слышно даже здесь, внутри.

Мерцание на поверхности зеркала набирало силу в такт буре. Наконец световые рефлексы слились в сплош­ной, источник света, пламя которого затопило зал зло­вещим красноватым отсветом. Один только Юлиан знал, что задняя стенка зеркала представляет собой массивный стальной лист — мера предосторожности, которую принял его отец, чтобы впредь предохранить свое бесценное сокровище от всех возможных повреждений. То, что видели присутствующие, не было простым светом како­го-нибудь прожектора позади зеркала, как, наверное, ду­мали зрители. Мерцающий свет исходил из самого зеркала.

— Нет! — в ужасе прошептал Юлиан. — Нельзя, ему нельзя входить в него!

Отец драматическим жестом воздел руки к небу. И когда он стоял так, высокий, в ниспадающем черном плаще, в пылающем огненном свечении зеркала, вид его был грозен. Свет придавал ему призрачный второй силуэт, который не вполне совпадал с первым.

Внезапно он сделал движение обеими руками, вос­кликнул одно-единственное громоподобное слово и бы­стро повернулся кругом, сбросив при этом свою накидку. Плащ, кружась, опустился на пол, словно крыло гигант­ской черной птицы, и когда отец закончил свой круговой оборот, он оказался вовсе не во фраке, в котором вышел на сцену, а в костюме, напоминающем наряд Гордона: клетчатые бриджи до колен, жилетка и плоская кепка, к тому же белые гетры и тяжелые ботинки по щиколотки — законченный образ из фильма о Шерлоке Холмсе.

— Нет! — в ужасе крикнул Юлиан. — Не делай этого!

Но отец не слышал его слов. Быстро, однако без спешки он взял в руки «дипломат», повернулся — и ступил в зеркало!

Он не просто исчез. Его фигура погрузилась в по­верхность зеркала, как в озеро из ртути. Какое-то время он был еще виден посреди кипящего пламени, окутанный, как в плащ, ярко пылающим огнем. Он исчезал, как тень, постепенно растворяясь в адском пламени.

— Нет! — крикнул Юлиан и сорвался с места. Рефельс вскочил за ним, опрокинув стул, оба полицейских тоже шагнули к сцене.

Между тем к зеркалу приблизился и Гордон. Он шел не особенно быстро, однако было ясно, что он достигнет его намного раньше, чем кто-нибудь успеет помешать ему. За полшага до зеркала он обернулся. Взгляд его почти насмешливо скользнул по обоим полицейским и затем устремился на Юлиана. Что-то похожее на состра­дание и глубокое сожаление появилось в его глазах.

Но Юлиан продолжал бежать. Он был всего в трех или четырех метрах от Гордона и зеркала, но знал, что ему не успеть.

Гордон махнул ему на прощанье рукой, вступил в зеркало и исчез. Юлиан, запыхавшись, добежал до сцены и остановился. В растерянности он смотрел на огромный кусок стекла. Отсюда ему был слышен треск пламени, он ощущал лицом жар, пахло горелым деревом и горячим металлом.

Зрители у него за спиной подняли крик. Началась паника. Краем глаза Юлиан увидел, как старший поли­цейский споткнулся о стул и упал, а его товарищ на бегу изменил направление и ринулся к ящику, в котором, собственно говоря, и должны были сейчас очутиться Гордон и отец Юлиана. Он решительно дернул крышку ящика.