Глеб разоблачился, аккуратно сложил кожаный доспех, пристроил меж бревен копье и прыгнул в воду, зная, что здесь глубоко у самого берега, а дно вязкое. Вода ожгла холодом, дыхание перехватило, и Глеб невольно охнул, ругнулся, судорожно схватился за скользкие бревна.
— Под берегом ключи, — сказал ему Ирт. — Потому и болото…
Уже на середине реки Глебу вдруг подумалось, что в этом тихом омуте могут водиться какие-нибудь твари, похуже чертей из поговорки. Представилось, как когтистая лапа поднимается сейчас со дна, тянется наверх, к поверхности, где бултыхаются два человека. И огромный выпуклый глаз пялится из тины…
Глеб чертыхнулся и сильней заработал ногами.
4
— Ну-ка, Богоборец, повернись, — в голосе Ирта прорезались покровительственные нотки, и Глебу это не очень нравилось. — Пиявок-то сколько насобирал!
Они не торопились одеваться — сохли. После ледяной воды воздух казался теплым, словно махровый халат, только что снятый с горячей батареи отопления.
— Ненавижу этих тварей… — Ирт короткой палочкой сковыривал с Глеба разбухающих на глазах пиявок и отбрасывал их подальше. — Помню, работал я на торфяных болотах, стелил гать. Так их там было больше чем комаров. Ох, попили они у меня тогда кровушки…
— Что-то сейчас на тебе ни одной не видно, — ворчливо сказал Глеб.
— А работал на болотах старичок один, колдун из местных, он-то меня и заговорил. Теперь ко мне ни одна такая тварь не пристает… — Ирт подцепил пиявку, присосавшуюся у Глеба меж лопаток, точно в центре Знака Богоборца.
— Больно! — вскрикнул Глеб и резко повернулся.
— Извини, — немного растерялся Ирт. — Но я ничего особенного не сделал.
— Нажал сильно.
— Да нет. Не сильней, чем обычно.
— Ну, не знаю… Кольнуло, словно раскаленной иглой.
— Ладно, попробую осторожно…
Глеб снова повернулся к Ирту спиной, и раб аккуратно подсунул заостренную палочку под черное тело пиявки, чуть нажал.
Глеб зашипел, плечи его напряглись, голова дернулась.
— Сейчас… — шепнул Ирт, пытаясь подцепить пиявку. — Сейчас… — Тельце паразита растянулось, темная кровь заструилась по коже Богоборца. — Потерпи… — Ирт резко дернул рукой, и жирная пиявка, кувыркаясь, улетела в кусты.
А Глеб, всхлипнув, покачнулся и начал падать…
5
На экране вспыхивали огненные буквы: «Доступ закрыт». Они пульсировали равномерно, в такт биению сердца, и зеркала старого трельяжа повторяли их бессчетное множество раз: «Доступ закрыт».
Запотевшее оконное стекло, отражая алые буквы, уродовало их, размывало, и бегущие ниточки воды казались подтеками крови.
Игра закончилась.
Жизнь завершилась.
Глеб застонал и открыл глаза.
Он думал, что увидит беленую плиту потолка с круглым плафоном светильника, но увидел темное небо, кроны деревьев и растерянное лицо Ирта.
— Я все еще здесь?
— Ты потерял сознание на несколько секунд.
— Но мне показалось… — Глеб осекся.
Это был сон. Вернее, видение. Картинка из памяти, обрывок воспоминания.
Показалось…
— Я ничего не сделал, — виновато проговорил Ирт. — Я сдернул с тебя очередную пиявку. И ты упал.
Глеб сел, поводил плечами, чувствуя неприятный зуд меж лопаток. Спросил:
— Пиявка была на Знаке? На этой круглой штуковине у меня на спине?
— Да.
— Так, может, все дело в нем?
— У тебя там глаз, — помедлив, сказал Ирт. — Пиявка присосалась к нему.
— Глаз… — Глеб завел руку за спину, с опаской почесал зудящее место, нажал чуть посильней и почувствовал боль. — Чертов глаз на спине. Откуда он взялся?
— Тебя таким создали.
— Никто меня не создавал! — Глеб схватился за тонкую березку, поднялся рывком, сломав деревце. — Я человек! Никто не может создать человека! Только бог! И больше никто! Бог!
— Да, — спокойно сказал Ирт. — Тебя создали боги. Но ты не человек. Ты — Богоборец…
Глеб поперхнулся слюной, закашлялся. А Ирт продолжал говорить:
— Человек — это я. У меня нет Знака на спине, и меня ничто не гонит по миру. Я знаю о себе все, и знаю, что есть вещи, о которых мне знать не положено. Но ты не такой. Ты ищешь себя, ты хочешь узнать больше, чем тебе положено знать. Ты — Богоборец.
— Вот что… — откашлявшись, Глеб немного успокоился. — Прекращай свою доморощенную философию, собирай вещички, и двинем дальше, пока совсем не стемнело. И запомни: меня ничто не гонит. Я иду, куда сам пожелаю. А что касается бога… Бога не существует. По-крайней мере, я в него не верю…
6
Они не ушли далеко: река повернула, деревья чуть расступились, и гул рукотворного водопада заглушил все прочие звуки.
— Плотина, — сказал Глеб. — Теперь понятно, почему река здесь так разлилась.
Деревянная опалубка плотины почернела, словно обуглилась — но это не огонь опалил крепко сбитые доски, а вода выморила, закалила дерево до каменной прочности. Пенящийся поток бежал по широкому лотку и рушился на покатый горб огромного — в два человеческих роста — колеса, ощетинившегося лопатками.
— Мельница, — сказал Ирт. — Когда-то давно я работал на одного мельника. Хорошее было время.
Возле колеса к плотине лепился невысокий бревенчатый домик, вытянутый, словно конюшня. Он стоял на небольших сваях, будто на коротких кривых ногах, кособочился немного, словно устав стоять ровно. Маленькое окошко, обращенное к лесу, светилось, и это означало, что в доме кто-то живет.
— Зайдем? — спросил Глеб.
— Зайдем, — сказал Ирт.
Будь чуть светлей, они, возможно, обратили бы внимание на то, что трава вокруг не выкошена, не примята, что здесь нет ни одной тропинки, а лопухи и крапива подобрались к самому крыльцу, словно осадив дом. Возможно, путников насторожило бы и то, что мельница стоит в глухом лесу, а к ней нет подъездного пути.
— Может, сегодня наконец-то нормально поедим, — сказал Ирт.
— А ты, вроде, особо и не голодал, — усмехнулся Глеб.
Дверь была не заперта: то ли хозяин никого не боялся, то ли просто не думал, что кто-то может появиться в этой глуши.
— Эй! — крикнул Глеб в темную прихожую. — Гостей не ждете? — Ему показалось, что он что-то услышал: то ли осторожный смешок, то ли приглушенный кашель. — Можно к вам?
Не получив ответа, Глеб повернулся к Ирту:
— По крайней мере, возражений не было.
Они вошли в дом, оставив уличную дверь открытой, чтобы хоть что-то видеть в темном, лишенном окон помещении. Не сделав и двух шагов, Ирт налетел на ведро, стоящее посреди прихожей, — оно покатилось, грохоча жестью, и Глебу вновь почудилось, что рядом кто-то тихо рассмеялся.