Внутри тоже толпились люди. Люди? Антон задумался, есть ли среди посетителей храма в этот час хоть один человек, и не нашёл ответа. Здесь были знакомые товарищи в чёрных костюмах, были тренированные пацаны без следа мысли на сытых лицах, были красотки с сильными тонкими пальцами и скромницы с фигурами тяжелоатлеток, были незаметные потёртые типы в помятых одеяниях, было даже несколько инвалидов в колясках, которые катили поджарые молодые люди. Видимо, кто-то из высших чинов Эббо так спешил, что не успел освоить управление человекообразным скафандром. Расу «инвалидов» можно было легко угадать по характерно поджатым предплечьям.
Все взгляды немедленно сошлись на них, но никто не сделал движения им навстречу. Антон подумал, что среди наделённых разумом пауков в банке муха может чувствовать себя в безопасности — каждый станет следить за тем, чтобы она не досталась сопернику. Поэтому они сперва перебьют друг друга, а победитель будет надеяться на десерт.
— Как на дискотеке, — сквозь зубы пошутила Матрёна.
— Вот и посмотрим, кто как станцует, — постарался подбодрить её Антон.
— Обязательная программа! — фыркнула девушка. — Какую музыку мы им поставим?
— Как какую? Танго, конечно!
— Аргентинское, — веселилась Матрёна.
— Да!
Тут девушка добралась почти до середины храма и, наконец, смогла оглядеть его весь.
— Ой, колонны! — ахнула она и забыла обо всём и обо всех.
Матрёша кружила среди колонн, как среди деревьев в лесу, касалась их, гладила, чуть ли не обнимала. Антон следил за ней взглядом из середины центрального зала, чувствуя, как противно подрагивает мышца на правой ноге. Или зудит. На бедре. Да что там такое?! Ему вдруг показалось, что он уже испытывал похожее ощущение. Точно, когда они в самый первый день подошли к собору. Тогда ему некогда было обращать внимание на подобную ерунду, и дрожь скоро прошла. А теперь снова. Он посмотрел на свою ногу — на взгляд, с ней было всё в порядке. Но он же чувствует дрожь!
Антон даже снял подсумок, чтобы почесаться, и тут догадался, что вибрация идёт из него. А там-то ещё что? Он расстегнул молнию, открыл, потряс. Из отделения для артефактов ему на ладонь выкатился небольшой круглый предмет, но Чёрный то ли не успел поймать, то ли невпопад дёрнул рукой — пантакль упал на пол и покатился к центру собора. Вот чёрт! Антон поспешил его поднять. Он перелез через верёвочное ограждение, вступил сначала в двенадцатилучевую звезду, выложенную на плитах пола, потом в находящуюся в её середине восьмилучевку. Вредный кусок металла закатился в самый центр, где был простой серый круг, он лежал теперь точно в середине этого круга. Чёрный наклонился за ним. Краем глаза он видел, что Матрёша, наконец, очнулась, оставила свои колонны и идёт к нему.
На севере Аргентины и Чили любопытные наблюдатели прижали к глазам закопчённые стёкла, чтобы не пропустить момента, когда последний сияющий осколок Солнца скроется за чёрным кругом Луны.
Ему показалось, будто волна прошла по посетителям собора, но он не был в этом уверен — сейчас все его мысли занимал непослушный пантакль. Совсем непослушный, потому что Антону никак не удавалось его подцепить и поднять. Как будто он там прилип.
— Помогай, Мать, — попросил он Матрёшу, когда девушка пробралась к нему.
Она присела на корточки и тоже попробовала поднять пантакль.
— Прямо гексаграммой вверх лёг. — Она усмехнулась. — Грамотный.
— Где? — Антон полез посмотреть.
Их руки встретились в точности над пантаклем. Аргентинское солнце погасло.
Они тут же заметили, что в соборе стаю темнее. Точно, погасла часть свечей, или они расположены как-то иначе… И иконы пропали! И посетители…
Они вскочили, ошалело оглядываясь, стараясь понять, где находятся. Кажется, это был тот же самый собор, купол по-прежнему возвышался прямо над ними, колонны… колонны стояли теперь по кругу, тяжёлые и мощные как столпы, и закатанных в золото икон не было. Зато был…
— Что это такое?
Матрёна смотрела на блестящее медное остриё, на вид очень и очень тяжёлое, подвешенное на цепи точно к центральной точке купола. Оно раскачивалось, степенно и неотвратимо проплывая перед ними то туда, то сюда. Её глаза становились шире и шире.
— Маятник, — ответил удивлённый не меньше её Антон. — Большой маятник.
— От часов?
Она подняла голову, потом опустила, всмотрелась в пол. Там, где остриё чудовищного маятника достигало крайних точек траектории, была сделана наклонная круговая опалубка, засыпанная влажным песком. Маятник оставлял в этом песке отчётливый круговой след. Сейчас окружность была недалека от завершения. За ней на четыре стороны света в полумрак вели высокие стрельчатые арки, воздвигнутые между столпами, и почти в центре этого круга стояли Антон с Матрёной, испуганные и изумлённые.
Вдруг раздались первые аккорды танго. Неизвестно, откуда лилась музыка, возможно, она возникала прямо здесь, а может быть, спускалась свыше. Нежно звучал голос скрипки, прекрасны и чисты были её запевы, но ни на минуту не умолкал тревожный рефрен, стучал, как загнанное сердце, как часовой механизм на бомбе, как метроном. Вот тревожный ритм стал громче, властно подчинил себе голоса всех иных инструментов, они взвились на последней вопрошающей ноте и оборвались. Чёрный поцеловал Матрёну, она ответила. Двое обнялись и слились в поцелуе. Маятник замкнул круг.
Беловолосый парень сидел на тахте и полировал меч. Он делал это так привычно и легко, как будто ему каждый день доставалось столь экзотическое занятие. Иногда он бросал взгляд в одно из больших зеркал, которых для этой комнатки в советской малогабаритной квартире было слишком много. Он смотрел в серебристую глубину, морщился и с удвоенным рвением продолжал своё занятие. Наконец он поднял клинок, повертел его под лампочкой, проверяя блеск, и довольно прищурился. Не слишком широкий германский эсток был бы почти обычным, если бы не поставленный под гарду светлый кристалл. Как он там держатся, одному Богу известно — это был обоюдоострый раухтопаз, которого не коснулась рука ювелира. Кристалл лежал в металлическом ложе вдоль ребра жёсткости, как будто там и родился. Парень коснулся камня, ухмыльнулся ещё раз и, не погасив за собой света, ушёл в зеркало.
Из зеркала в одном из небольших обветшалых за долгие годы замков Голштинии, родины покойного мужа русской императрицы, вышел гармонично сложённый человек среднего роста. Его тёмные волосы слегка припорошила пудра, яркие карие глаза и смуглая кожа выдавали южанина. Нос был несколько длинноват, но в целом лицо имело тонкие черты и совершенно неопределённый возраст — ему могло быть как тридцать, так и пятьдесят или на несколько сотен лет больше. На нём было простое чёрное платье, зато на руках — множество перстней, причём исключительно с бриллиантами. Бриллианты украшали его часы, табакерку, сейчас лежащую на столе, и даже пряжки его туфель. Они были везде, только в меч, который он держал в руке, был вставлен дымчатый кварц. Он глянул на часы, небрежно поставил меч в угол и принялся переодеваться.