— Что?!. — не смог сдержаться Колякин. — Чёрному? Свиданку? Этому урке? Побегушнику? Организатору гоп-стопа? Да они же мне «калашниковым» грозили! Посягали на мою жизнь! Честь попирали! Очко обещали на немецкий крест разорвать!..
— Ну так не разорвали вроде. — Журавлёв третий раз вздохнул, понурился и посмотрел Колякину в глаза. — Ты ведь, Андрей Лукич, не маленький. Не первый год замужем. Понимаешь политику партии. А если партия говорит «надо», комсомол отвечает «есть». В общем, завтра к десяти часам заезжай в пещёрскую гостиницу, забирай негрову родню и вези её сюда, в помещение для длительных свиданий. Хрен с ним, пусть будет день свободы Африки. Нехай общаются. Вы меня поняли, майор?
Ещё бы Колякин его не понимал! Таких гаражей с добром, как у него, у полковника было штук десять, а может, и поболее. Это не считая квартиры на себя, бунгало на сестру, хором на жену и дворца на тёщу. А активы в банке, а с пуд, наверное, рыжья, а кубышка в погребе под бочкой с кислым квасом? Полковник Журавлёв был птицей большого полёта и хотел в основном одного — дотянуть на бреющем до пенсии, забиться в родовое гнездо и сидеть там, не высовываясь, подальше от экономических и политических бурь.
Очень понятное желание…
— Так точно, Панкрат Фокич, у матросов нет вопросов. — Колякин встал, посмотрел на портрет гаранта работы дамы-стоматолога — Ирину Дмитриевну зэки метко прозвали Фрау Абажур [77] , — вяло отдал честь и отправился к себе.
— Товарищ майор, за время вашего отсутствия без происшествий, — встретил его Балалайкин. — Ну, если не считать генерала.
Глаза у него были сытые и какие-то снулые, как у обожравшегося кота. Хотелось взять его за шкирку и как следует потрясти.
— Что там по Нигматуллину? — Колякин по-хозяйски сел, изобразил строгий взгляд, положил на стол фуражку. — Ничего новенького?
Честно говоря, ему было сейчас глубоко плевать и на Нигматуллина, да и вообще на всю эту собачью службу, — душу, сердце, голову, селезёнку внезапно переполнила едкая муть. Говорят, примерно так действует запах скунса — не просто вызывает физическое отвращение, но ещё и заставляет видеть в чёрном свете весь мир. Колякин вдруг с убийственной ясностью осознал, что жизнь как таковая не стоила выеденного яйца, что закон — это не закон, а игра в одни ворота, что всё куплено и продано, что справедливости нет — и не стоит надеяться, что хотя бы внуки увидят её. Дулю! Ко времени, когда они родятся и подрастут, всё станет только хуже…
Сразу захотелось выпить, и выпить крепко. Так, чтобы поменьше мыслей. А также и снов.
— Никак нет, — пожал плечами Балалайкин. — Ищем, товарищ майор. С собаками…
Он тоже был явно весьма не прочь выпить. Весьма, весьма.
— Ладно, — махнул рукой Колякин.
Встал, вытащил из недр сейфа дело поганца Бурума. Ну да, так и есть. Точнее, нету. В графе о близких родственниках — никого [78] . Ни старшей сестры, ни младшего брата, с которыми завтра назначено рандеву. Купили, падлы, и генерала, и честь, и совесть, и справедливость, и закон. Всё, сволочи, скупили на корню. Покрыл золотой телец российскую некормленую бурёнку…
Немного странно только, что очередной кусочек России купили негры, а не китайцы. Наверное, разбирали остатки.
Братаясь в душе с куклуксклановцами, Колякин убрал дело в сейф, сел и стал тереть ладонями лоб. Отчаянно хотелось чего-то доброго, светлого и надёжного. Может, к Карменсите поехать?.. Нет, с таким настроем нельзя, свиньи — дело святое. Тогда, может, в «Вечерний звон»?.. Ага, к стукачам, ворам, ублюдкам, новым русским, которых «демократкой» бы в харю, так чтобы вдрызг…
Выход оставался один. Исконно российский. Колякин сконцентрировался на нём и ощутил, как рот наполняет слюна. Он купит литр «Абсолюта», а к нему сала, капустки, малосольных огурчиков. Дома сварит картошки в мундире и… Вот оно, испытанное оружие против лишних мыслей. Мегатонна, после которой в голове не останется вообще ничего.
И вряд ли приснится…
Не в силах оставаться в казённых стенах, он поднялся, сделал круг по кабинету и взглянул на Балалайкина, изображавшего активность:
— Вадик, ты меня уважаешь?
— Я? Вас? — Тот перестал терзать бумагу, вскочил, посмотрел на Колякина как на икону. — Да я, Андрей Лукич, за вас… Глотку. Сонную артерию. Вот этими зубами!..
Зубы у него были так себе, жёлтые, прокуренные, нестройным частоколом. Но, судя по уверенному тону, острые.
— Молодец, ценю! — сурово кивнул Колякин. — Только глотку не надо. И сонную артерию тоже не надо. Просто, если спросят, скажи, что я уехал на встречу с информатором. По поводу вчерашнего «кидняка» [79] . Понял? Повтори.
Балалайкин бойко повторил, Колякин кивнул и вышел из кабинета. Выбрался на воздух, миновал КПП и с наслаждением глотнул свежего воздуха. Близился желанный миг: водочка, закусочка, — а потом никаких мыслей. Предстояло только заехать в Пещёрку, заглянуть в магазин. Колякин, вообще-то, предпочёл бы рынок, но на дворе вечер, все небось убрались по домам. Скоро спустится туман, и тогда какая, к бесу, торговля…
«Ещё селёдки возьму. И сметаны к ней, чтобы залить. И не сало, а шпик. Венгерский, с розовыми прожилками, в красном перце…»
Колякин проглотил слюну, торопясь, влез в машину, привычно повернул ключ и… услышал только ленивое стрекотание стартёра. Двигатель не отзывался. Аккумулятор, похоже, приказывал долго жить.
«Боженька, если Ты есть…» Немного подождав, майор снова повернул ключ зажигания. Результат был тот же.
Водочка, селёдка и ароматный венгерский шпик, только что щекотавший перцем ему нёбо, — вся эта благодать начала вдруг отодвигаться в недостижимую даль.
— Ну пожалуйста, моя девочка, давай. Давай выручай, заводись, помру ведь… — с мукой прошептал Колякин, в третий раз взялся за ключ… и случилось чудо — его услышали на небесах, «четвёрка» ожила, с рёвом тронулась, кашлянула, чихнула… и покатила вперёд.
Колякин благодарно погладил руль и надавил на газ, плюя на скоростные лимиты. Действительно, промедление было смерти подобно. Опустится туман, повиснет молочная пелена — и всё, придётся ползти черепахой. И хорошо ещё, если просто ползти. Здешний туман — штука непростая, того и гляди, свернёшь не туда и вместо вожделенного магазина увидишь перед собой разобранный мост…
Однако ангел-хранитель не оставил майора. Колякин без промаха выскочил на асфальт, вихрем влетел в Пещёрку, описал вокруг памятника дугу и причалил у магазина.