Через час они вошли в деревню.
Солнце все уверенней опускалось к земле. Посвежело. Крепчающий ветер нагонял облака с севера, уже затянул ворочающимися белыми горами добрую половину неба.
– Будет дождь, – сказал Чес.
Избы стояли вдоль дороги, выстроились по обочине в две выгнутые шеренги. За рядами домов тянулись возделанные поля и зеленели грядками огороды. Никого не было видно, только разгуливала в пыли серая коза, вся в репьях, с обвисшим розовым выменем и обломанными рогами.
– Эй! – крикнул Чес. – Кто-нибудь!
И тотчас где-то у дальних домов залаял глухо и злобно пес. Лаял он придушенно хрипя, словно рвался бешено с цепи, сдавливая себе шею.
Распахнулось окно ближайшей избы. Показалось улыбающееся старушечье лицо.
– Кто это пришел? – старушка щурилась, разглядывая путников. – Неужто Чес вернулся? Сначала колдун, а теперь и ты. Уж не к нему ли? Поздно пришел, теперь уж только попрощаться… – она говорила быстро и не очень разборчиво, шамкая беззубым ртом, шлепая губами.
Чес всмотрелся, не сразу узнал:
– Анерта? Ты, что ли?
– Не признал? А я-то тебя сразу признала, как только увидела. Сколько лет прошло, а ты не изменился…
– Вот уж не думал… – сказал Чес и осекся.
– Живая, живая, – поняла старушка. – Хоть годов уж мне не считано. Почитай, кроме меня тебя здесь никто и не помнит. А я-то сразу признала, как голос твой услыхала, все глядела, ты или не ты. Кто это с тобой? Вроде не из наших…
– Где учитель? – перебил ее Чес.
– Кто? Колдун-то? Да в избе Туков. Помнишь Туков? Старый Тук и малый Тук, – седая высохшая Анерта засмеялась. Обнажившиеся красные десны неприятно контрастировали с ее бледным лицом. – Умерли они. Оба. В один день. А колдун там. Только умирает он. Тоже. А может уже умер. Не знаю. Я никуда не хожу почти…
– Третий дом? – Чес помнил Туков, но уже позабыл, где они жили.
– Что? А! Третий, третий… Тополь там стоял. Теперь только пень гнилой. Молния в него ударила. В дерево. Туков и убила. Тукнула молния, – старушка просто лучилась счастьем. – Теперь колдун там. Умирает. Только тополя-то нет. Вот он долго и умирает. Дерево-то тукнуло. Прямо с неба, видела я. Грохоту было! Страх! А ты к нему? Так поздно уже. Умер он… А может и нет еще…
«Я здесь. Поспеши», – вдруг возникли слова в голове, и Чес вздрогнул. Не слушая больше безумную речь смеющейся до икоты старушки, он схватил Кирка за локоть и потащил за собой.
Давился ожесточенным лаем пес.
Из нескольких домов вышли люди, встали возле дороги, облокотились на заборы. Они видели, как незнакомцы разговаривали со старой помешанной Анертой, но не слышали о чем. Заинтересованно они смотрели на пришельцев и ждали, не заговорят ли те с ними. Но друзья не обращали на них внимания, спеша, проходили мимо. И голос в голове Чеса все повторял ровно и спокойно: «Я умираю. Торопись». Зов. Слова наплывали, то стихая, то усиливаясь. Пульсировали, звенели, грохотали.
«Быстрей!»
Боль заполнила пустоту черепа. Умирающий учитель звал своего ученика.
«Поспеши!»
Чес запнулся и зарылся лицом в дорожную пыль. Поднялся на четвереньки, затряс лязгающей головой.
Кругом стояли люди, смотрели на него, гадая, кто же это? Зачем пришел? Куда торопится? Они не знали его. Прошло сколько времени, что все старые знакомые либо умерли, либо покинули деревню. Только помешанная Анерта осталась… Вот оно – долгожданное возвращение на родину…
«Торопись! Я умираю!»
Заливается лаем привязанная собака.
Кирк помог другу встать. Спросил озабоченно:
– Все в порядке?
Чес кивнул и сморщился от боли.
– Да что с тобой? – Кирк заглянул другу в глаза.
– Учитель зовет меня. Я слышу. Он умирает.
– Где он?
Чес ткнул пальцем в дом на том конце деревни. Третья изба по левой стороне. Поросшая мхом крыша. Рухнувший двор. Раздавленное крыльцо в три ступени. Огромный гнилой пень возле покосившегося забора. Дом Туков…
Хрипит, давится обезумевший от ярости к чужакам пес…
– Держись за меня, – сказал Кирк.
«Торопись!!!»
И вдруг голос оборвался. Тишина. Пустота.
Звон…
Чес покачнулся и замер, приходя в себя.
Что-то загремело, затрещало. Из-за дальнего забора выскочил на дорогу громадный черный кобель, взметнул мощными лапами пыль, понесся к друзьям огромными скачками. На шее болтается измочаленная веревка. Клыки оскалены, рык рвет горло…
– Да это же Хранитель Талисмана! – ахнул кто-то из сельчан, узнавая. – Чес!
Кирк сделал шаг вперед, навстречу несущемуся бешеному псу, одним неуловимым движением выхватил меч. Застыл, уже зная свои действия наперед: руку в плотном кожаном рукаве сунуть в пасть, как можно глубже, к дальним зубам, и мечом снизу в косматое брюхо, коротко, резко. Главное не упасть, не дать собаке сбить с ног! Устоять!
– Стой, Буйный! – прокричал звонкий мальчишечий голос, и, перемахнув через забор, наперерез собаке бросился пацаненок лет пятнадцати, сам тонкий, ручки-прутики, соломенные волосы, выгоревшие на солнце. Замелькали быстрые босые ноги, худые, голенастые. Лягушонок! И откуда только такой взялся? – Назад, Буйный! Ко мне!
– Уйди! – прорычал Кирк.
Мальчонка несся наперехват собаке.
Чес очнулся, поднял голову. Боль бесследно исчезла. Сознание прояснилось.
Зов прекратился.
Кирк бросился на помощь мальчику. Промелькнула мысль: «главное, не подставлять шею!».
Завизжали женщины. Мужики бросились к изгородям выламывать длинные увесистые жерди.
А на востоке, на вершине далекого холма, возле огромной сосны остановился всадник, обозревая раскинувшиеся перед ним просторы, что-то высматривая, о чем-то раздумывая. Посмотрел, подумал, затем подхлестнул коня и бешено понесся вниз…
– Нет, Буйный! – мальчишка бросился на шею псу. Кобель рявкнул, клацнул зубами, мотнул телячьей головой, и паренек, заливая кровью серую пыль, беззвучно прокатился по земле и замер безжизненно, растопырив руки острыми локтями. Кирк, чувствуя, как холодеет сердце, подскочил к замершему над телом разъяренному псу, торопливо взмахнул мечом и ударил не целясь. Смертельно раненый зверь взревел, но успел все-таки сделать последний прыжок, метя воину в шею, и Кирк подставил руку, пихнул плотно сжатый кулак прямо в пасть, в скользкое горло, как можно дольше вглубь, не давая сомкнуться страшным челюстям. Коротко размахнулся мечом и воткнул клинок в лохматый бок. Пес захрипел, попытался стиснуть клыки в предсмертном яростном спазме, но сил у него уже не было, и он свалился к ногам воина, заскреб лапами пыль и издох.