Отец просто обезумел, заметив, что мне стало плохо. Особенно мучительной была резкая боль в глазах. Что с поднятыми веками, что с опущенными. Вся в испарине, я то свешивалась с кровати, сжав руками виски, то принималась расхаживать как маятник между кроватью и балконной дверью. Отец метался рядом, засыпая меня вопросами:
— В чем дело? Где болит? Вызвать «скорую»? Может, позвонить маме?
— Глаза, глаза… — простонала я. — Так больно — ничего не вижу.
Я попросила его оставить меня в покое. Но он вдруг решил, что знает верное средство.
— Поплачь, — сказал он. — Тебе нужно всплакнуть.
— Нет, папа, это не то.
— Как раз то, — сказал он. — Ты крепишься, а тебе необходимо поплакать. Не упрямься!
— Не дави на меня, — сказала я ему. — Слезами процесс не выиграешь.
Я побежала в ванную, едва сдерживая рвоту, и заперла дверь у него перед носом.
В конце концов он прилег на постель и уснул. Я осталась в ванной. Включала и выключала свет, пытаясь унять боль в глазах. В предрассветные часы прикорнула на краешке кровати, чувствуя, как боль постепенно стихает. Достав из ящика прикроватной тумбочки Библию, пробежала глазами пару строк, чтобы проверить, не пострадало ли зрение.
Тошнота все не проходила. В восемь утра Гейл уже поджидала нас в кафе. Приехал Мэрфи и сел рядом. Они вдвоем начали меня инструктировать. Я пила кофе и крошила рогалик.
— Ни под каким видом, — говорил Мэрфи, — не смотрите ему в глаза. Я прав, Гейл?
Я почувствовала, что она не склонна к такой категоричности.
— Он будет сверлить вас самым гнусным взглядом, чтобы подавить морально, — продолжил Мэрфи. — Когда вас попросят указать на него, смотрите в направлении стола обвинителя.
— Вот с этим я согласна, — сказала Гейл.
— А вы там будете? — спросила я Мэрфи.
— Мы с вашим папой займем места на галерее, — пообещал он. — Верно, Бад?
Пришло время отправляться в суд Онандаги. Гейл уехала на своей машине, чтобы встретиться с нами уже в суде. Мэрфи, отец и я сели в автомобиль с опознавательными знаками округа.
По прибытии на место устремились в сторону зала суда, но Мэрфи остановил нас на полпути.
— Подождем здесь: нас вызовут, — сказал он. — Как настроение, Бад?
— Спасибо, в норме, — ответил отец.
— А вы как, Элис?
— Лучше не бывает, — ответила я, но думала при этом только об одном. — А он-то где сейчас?
— Я ведь не зря вас остановил, — признался Мэрфи. — Во избежание случайных встреч.
Из зала суда вышла Гейл, которая направлялась в нашу сторону.
— А вот и Гейл, — сказал Мэрфи.
— Заседание будет закрытым.
— Что это значит? — удивилась я.
— Это значит, что Пэкетт в своем репертуаре, как и в прошлый раз. Потребовал закрытого заседания, чтобы в зале не могли присутствовать родственники.
— Не понимаю, — сказал отец.
— На опознании он выставил Тришу за дверь, — объяснила я отцу. — Вот скользкий гад, ненавижу!
Мэрфи усмехнулся.
— Разве у него есть такое право? — возмутился отец.
— Обвиняемый имеет право ходатайствовать о закрытом заседании, если считает, что поддержка свидетеля родными усугубляет обвинительные показания, — сказала Гейл. — Но в этом есть и положительный момент: ведь отец Грегори тоже здесь. Требуя закрытого заседания, обвиняемый лишается поддержки собственного отца.
— Как можно поддерживать насильника?
Мэрфи грустно усмехнулся.
— Это же его сын, — негромко сказал он.
Гейл вернулась в зал.
— Может, оно и к лучшему, — рассудил Мэрфи. — Там придется говорить такие вещи, которые язык не повернется произнести при родителях.
Я собиралась было уточнить, но и без того знала, что он имеет в виду. Никакому отцу не захочется слушать, как незнакомец влез во влагалище его дочери всей своей грязной лапой.
Детектив Мэрфи и отец стояли ко мне лицом. Мэрфи посочувствовал моему папе. Указав на ближайшую скамью, он сказал, что отсюда их никто не прогонит. Отец предусмотрительно захватил с собой небольшую книжку в кожаном переплете.
В отдалении я заметила Грегори, направлявшегося в зал. Он появился из коридора, расположенного под прямым углом к нашему. На секунду я задержала на нем взгляд. Он меня не видел. Двигался неторопливо. Одет был в светло-серый костюм. Его сопровождали Пэкетт и еще какой-то белый мужчина.
Собравшись с духом, я перебила отца, который беседовал с Мэрфи:
— Хочешь на него посмотреть? Вот он, папа.
Но отец успел заметить только спину в сером синтетическом пиджаке.
— Он меньше, чем я думал, — сказал отец.
У меня екнуло сердце. Наступило молчание. Мэрфи поспешил на помощь:
— Поперек себя шире. Поверьте, у него железные бицепсы.
— Ты обратил внимание, какие у него плечи? — спросила я папу.
Не сомневаюсь: отец воображал Мэдисона гигантом.
Вдруг я увидела еще одного человека, с сединой на висках. Сложением он напоминал облегченную версию своего сына. Помедлив у двери зала заседаний, он заметил нашу небольшую группу. Я не стала указывать на него отцу. Ранее сделанное замечание Мэрфи заставило меня взглянуть на него по-иному. Потоптавшись на месте и посмотрев в мою сторону, он ушел в другой конец коридора. Очевидно, догадался, кто я. Больше я его никогда не видела, но запомнила. Стало быть, у Грегори Мэдисона есть отец. Этот простой факт врезался мне в сознание. Двое отцов, бессильных облегчить участь своих детей, томились в разных коридорах здания суда.
Двери распахнулись. Появившийся из зала суда пристав одними глазами подал знак Мэрфи.
— Ваш выход, Элис, — сказал Мэрфи. — Помните: не надо на него смотреть. Он будет сидеть за столом защиты. Когда развернетесь к залу, найдите взглядом Билла Мастина.
Пристав — ни дать ни взять театральный билетер с армейской выправкой — подошел к нам, чтобы проводить меня в зал. Они с Мэрфи обменялись кивками, передавая меня с рук на руки.
Я сжала папину ладонь.
— Удачи тебе, — сказал он.
Обернувшись, я порадовалась, что Мэрфи остался рядом с отцом. Ведь отец мог, например, пойти в туалет и столкнуться там с мистером Мэдисоном. Мэрфи такого не допустит. Только теперь я перестала подавлять в себе то, что накануне терзало меня болью в висках и весь год кипело под черепной коробкой — ярость.
В зале суда меня затрясло от страха. Я прошла мимо стола защиты, мимо судейского возвышения, мимо стола обвинения, направляясь к знакомому месту для дачи показаний. Утешало лишь то, что для Мэдисона теперь наступит сущий кошмар, хотя он еще этого не знал. Весь мой вид символизировал студенческую юность. К тому же я была одета в красное, синее и белое. Женщина-пристав, немолодая, в очках с тонкой металлической оправой, помогла мне подняться на ступеньку. Я развернулась лицом к залу. Гейл сидела за столом обвинения. Мастин стоял. На других присутствующих я не смотрела.