Они пересекали дорогу и видели глаза людей. Люди еще шли, наверное, что-то видели и слышали, но на самом деле они были уже мертвы. Они умерли внутри себя. И хотели только одного, чтобы настоящая смерть не слишком задерживалась и не была грубой.
Позади осталась и одна дорога, и другая. Подвода медленно забиралась наверх по противоположному склону. Наверное, надо было бы напоить меринов, но выбраться из провала хотелось как можно быстрее.
– Все постепенно обретает смысл, – прикрыв глаза, бормотала Кама.
– А до этого его не было? – спросила Эсокса.
– Был, но простой, – шептала, словно в бреду, Кама. – С вечера до утра. Или от радости до печали. От зимы к лету. От мечты к мечте. А этот – другой. Хотя, может быть, еще проще. Вот этого, того, что мы видели внизу, – не должно быть!
– Я что-то не пойму, – обернулся Касасам, – ты какую себе тропу выглядываешь? Убийцы или угодника?
– А разве угодники не убивают? – ответила вопросом на вопрос Кама.
– Случается, – мрачно пробормотал кузнец. – Но не упиваются этим. Кстати, насчет упиваться. Если бы я был беглецом, я бы уходил на юг. Тут в двадцати лигах есть питьевая вода. Правда, мало кто знает…
До воды спутники добрались к вечеру. Водой оказалось гнилое и вонючее болото, наполненное затхлой тиной, но Касасам разулся, закатал порты, подхватил пустые мехи и бутыли и ушлепал по тине к скалам. Вернулся он весь обвешанный наполненными холодной водой емкостями.
– Так бывает, – крякнул кузнец, трогая с места лошадей. – Течет вода чистая, а попадает в гнилое место и становится помоями. А было бы ей куда вырваться отсюда, эх…
На стоянку встали уже в темноте. Костра Касасам разводить не стал, предупредил, что вокруг не Сухота, но лучше внимания к себе не привлекать. Тут уже опасно. Спутники поели, а потом еще долго не могли уснуть, глядя в звездное небо, которое, как казалось Каме, ничем не отличалось от такого же неба над Лаписом.
– Слабая была печать угодников, – наконец пробормотала Эсокса, и Кама поняла, что дакитка думала о том же, о чем и она. – И сама не удержалась, и башни обрушились. Если бы не рухнули ворота Донасдогама… Тогда бы тут точно была бы вторая Сухота. Там так просто не полежишь…
– Так думаешь? – подал голос Касасам. – А вот тот же Син думал иначе. С Хаустусом говорил об этом, тот тоже все сомневался, а я слушал. Мне, правда, показалось, что Син говорил так, словно он сам эту печать накладывал, но я тогда еще не очень хорошо каламский понимал, может быть, он за всех угодников крепился, не знаю. Он сказал, что в том печать и состояла, какая бы сила ни пыталась открыть ворота, она не должны были открыться. И они не открылись. Рухнула вся галерея на лигу или на две внутрь! Запечаталась накрепко. И пусть башни не устояли тоже, но они свое дело сделали! Погань была заперта!
– И что же, она не могла найти другого выхода? – спросила Эсокса.
– Нашла, как знаешь, – вздохнул Касасам. – Не вытекла, конечно, но пробилась. Здесь, через щели. В Соболне, на юге, говорят, отыскались прогалы. В Сухоте, за горами, целый провал образовался.
– Так ведь там вроде бы такой провал, что никакие ворота Донасдогама не нужны? – спросила Кама.
– Сложно об этом говорить, – зашевелился Касасам. – Тот же Син рассказывал, правда, вроде как передавал слова другого мудреца из угодников, Бенефециума, есть такой старичок в Бэдгалдингире, что неизвестный колдун, который собирал камни Митуту и набрал аж шесть камней из семи, не был таким уж законченным мерзавцем. Хотя силы имел предостаточно! Но когда они вдруг стали пошаливать, он схватился за голову. Почувствовал, что под его Змеиной башней зашевелился если не сам Лучезарный, то уж великая гадость. Вот тут-то и начал свою ворожбу. Но не успел.
– Как это не успел? – воскликнула Эсокса. – Изгадил всю долину Иккибу, превратил ее в Сухоту – это не успел? Он что, должен был всю Ки изгадить? От океана до океана? Или одной Анкидой ограничился бы?
– Эх, – вздохнул Касасам. – Моими словами говоришь. Тогда и я не удержался, в разговор влез. И ведь Син не погнушался с сопливым собакоголовым спорить, стал разъяснять. Сказал, что и сам все до конца не понимает. Сказал, что колдун тот великой силы был и что, может быть, он и теперь где-то бродит по дорогам Анкиды или Эрсет. И если бы он встал на какую-нибудь сторону, то большой бы перевес той стороне дал.
– А он, выходит, ни на какой стороне не был? – прошипела Эсокса. – И Сухота, и гибель тысяч, десятков, сотен тысяч людей – это шуточки?
– Вот! – засмеялся Касасам. – Ну точно прямо как я. И Син тогда засмеялся так же, как я теперь смеюсь. Он ведь не спорил с тем, что этот провал у Змеиной Башни, эти, как говорят, Врата Бездны, поганая дыра в земле. Тут ведь как, какую бы ты яму ни копал, если докопаешься до дерьма, то и яма будет поганой. Мы же не знаем, что грозило Иккибу? Может быть, Сухота, самая меньшая беда из возможных? Может быть, из нее вырвалась тысячная часть гадости, да и то с превеликим трудом! Син сказал, что та дыра у Змеиной башни вообще не выход, а вход!
– Вход? – не поняла Кама.
– Есть предположение, что колдун тот пытался исправить покатившуюся по его ошибке или вовсе не по его воле ворожбу, – прошептал Касасам. – Хотел затопить подземелья Донасдогама. Водами озера Ааббу. Но не сумел. Или сил не хватило, или помешали ему. Там же колдун был на колдуне вокруг. Великие мастера. Нынешние им и в пояса не годятся. Они против него ворожбу затеяли, не могли понять, что происходит. Он даже отбиваться от них пытался, имел на это дело некий запас, за неделю, что ли, когда почувствовал что-то неладное, выманил к себе шестерых горожан, из тех, что сами колдовством не занимаются. Говорят, таких тогда еще поискать было надо. Да отсыпал каждому по толике силы камней. По искре. Эту искру на шею каждому и прилепил. Так что не камни сияли у них на груди. Камни Митуту – это совсем другое, совсем. Это такое пламя…
Касасам снова вздохнул, а Кама замерла, затаила дыхание.
– Ну, так и случилось. Шестеро потеснили магов, но среди тех нашелся умелец, вроде даже какой-то угодник, что порубил этих шестерых, как хозяйка рубит морковь под печеную птицу. Время колдуна иссякло, заклинание не удалось, рухнуло то, что рухнуло. До озера Ааббу было еще далеко, и уже никто не сможет пустить его воды в подземелье. И началась Сухота…
– А колдун? – спросила Кама.
– Исчез, – проговорил Касасам. – И где он, кто он, никто не знает. И только когда он исчез, все поняли, что никто не видел его лица. О чем это говорит?
– О чем же? – переспросила Эсокса.
– Что даже великая сила и великая мудрость не обещают непременного спасения от великого дерьма, – негромко засмеялся Касасам.
– Вот уж я не смотрела на эту беду с такой стороны, – задумчиво пробормотала Эсокса. – А у меня из головы не выходят эти рабы. И то, что рано или поздно они расчистят проход в Донасдогама…
– Рано или поздно случается все, что может случиться, – согласился Касасам. – Но это еще не самая страшная беда… Самая страшная беда – это когда те же самые люди, которых сейчас гонят умирать у ворот Донасдогама и в Иалпиргахе, побегут туда сами и будут счастливы, что им позволено умереть именно таким образом. И так может случиться… И скоро…