— Все в порядке, миссис Саксби?
Это мистер Иббз. Я сильно повысила голос, и вот он вышел из кухни и остановился у лестницы. Ричард тоже, я слышу, встал с кровати, прошагал через всю комнату к двери, распахнул дверь, прислушивается.
— В порядке! — отвечает миссис Саксби весело. — Давайте-ка, — говорит она мне. — Вот завтрак стынет.
Она ставит поднос на кровать. Дверь за спиной ее открыта, но я знаю, что мистер Иббз под лестницей и что Ричард притаился наверху и слушает.
— Давайте-ка, — повторяет она.
На подносе тарелка, вилка и еще — льняная салфетка. На тарелке — три янтарного цвета рыбины, залитые маслом. У рыб плавники и головы с глазами. Салфетка продета в блестящее, до блеска начищенное кольцо, оно очень похоже на то, что было у меня в «Терновнике», только без монограммы.
— Отпустите меня, пожалуйста.
Миссис Саксби качает головой.
— Дорогая моя, — говорит она, — куда вы пойдете-то?
Она ждет ответа, но я молчу, и она уходит. Ричард прикрывает дверь и снова ложится в постель. Слышу, как он напевает.
Мне очень хочется запустить тарелкой в потолок, в окно или в стену. Но я говорю себе: «Ты должна быть сильной. Ты должна быть готова к побегу». И я сажусь на кровать и ем — медленно, с неохотой, тщательно выбирая колючие кости. Перчатки мои промокли и перепачкались, а заменить их нечем — других у меня нет.
Через час миссис Саксби возвращается забрать пустую тарелку. Еще через час приносит мне кофе. Пока ее нет, я стою то у окна, то у двери, прислушиваюсь. Хожу по комнате, сажусь, снова встаю и принимаюсь шагать. Ярость сменяется отчаянием, покорностью обреченного. Но тут входит Ричард.
— Ну что, Мод? — Вот и все, что он успел сказать.
При одном взгляде на него меня охватывает слепая ярость. Я кидаюсь к нему, норовя ударить по лицу, но он отражает удар и сбивает меня с ног, но я все равно продолжаю бить его — ногами...
Потом они снова дают мне выпить лекарство с бренди, и день или два я провожу в забытьи.
...Когда я пробуждаюсь, опять раннее утро. В комнате откуда-то появился плетеный стульчик, покрашенный золотой краской, с красной подушечкой на сиденье. Я пододвигаю его к окну и сижу там, укрывшись халатом, пока миссис Саксби не просыпается и не принимается тереть глаза и зевать.
— Все хорошо, милая? — говорит она, как говорит теперь каждое утро, и от нелепости этого вопроса — ведь все вовсе не хорошо, а, напротив, все так плохо, что хуже не бывает, — я начинаю скрипеть зубами, рвать на себе волосы и смотрю на нее с ненавистью.
— Хорошая девочка, — говорит она, а потом добавляет: — Нравится вам стульчик? Я так и думала, что понравится. — Она снова зевает и глядит по сторонам. — Где горшочек? — спрашивает. Я всегда от стеснения уношу горшок за ширму. — Будьте добры, передайте мне его, милочка. Я сейчас прямо лопну.
Я не двигаюсь. Она встает и идет за горшком сама. Это белая фарфоровая штуковина, внутри которой темнеет нечто, в утреннем полумраке я сперва приняла это за клочки волос, а потом разглядела, что это рисунок — огромный глаз с ресницами, а сверху и снизу, полукружьями, такая надпись черными буквами:
Посиди, дружок, подумай, а потом помой меня —
И тогда, что я увидел, будем знать лишь ты да я.
Привет из Уэльса.
Глаз меня всегда смущает, но миссис Саксби, поставив горшок на пол, как ни в чем не бывало задирает юбку, наклоняется. Заметив, что меня передернуло, она делает гримасу, передразнивая меня, и спрашивает:
— Некрасиво, да? Ну ничего. Когда у нас будет большой дом, у вас будет клозет.
Она встает, просовывает нижнюю юбку между ног. Потом потирает руки.
— Ну-ка, ну-ка, — говорит она. Оглядывает меня с головы до ног, и в глазах ее загорается огонек. — Что вы на это скажете? Если мы приоденем вас сегодня, чтобы вы стали покрасивее? Ваше платье в сундуке. Но оно ведь заношенное, надоело небось? Притом чудное и старомодное. А мы примерим кое-что получше. Я тут припасла вам платьица — завернула в серебряную бумагу, — такие красивые, вы не поверите! Давайте позовем Неженку — пусть подгонит по фигуре. Она мастерица шить, хотя на вид грубовата, да? Это она только с виду такая. Но сердце у нее доброе.
Теперь она меня заинтересовала. «Платья», — думаю я. Если меня оденут, я смогу бежать.
Она видит, что я повеселела, и тоже радуется. Опять приносит мне на завтрак рыбу, я все съедаю. Приносит кофе, приторный, как сироп, сердце от него начинает сильно биться. Потом приходит с ведерком горячей воды. Мочит полотенце и хочет меня вымыть. Я не позволяю ей этого, сама беру полотенце, протираю лицо, под мышками, между ног. Впервые в жизни я сама вымылась.
После этого она уходит, не забыв запереть за собой дверь, а возвращается уже не одна, а вместе с Неженкой. Вдвоем они втаскивают в комнату картонные коробки. Ставят их на кровать, развязывают бечевки и вынимают оттуда платья. Неженка визжит от восторга: платья все из чистого шелка: одно лиловое, отделанное желтой лентой, другое зеленое, в тонкую серебристую полоску, а третье пунцовое. Неженка приподнимает его за край и осторожно проводит рукой по гладкой ткани.
— Понже? — спрашивает, словно не верит своим глазам.
— Понже, а рюш — фуль-яровый, — отвечает миссис Саксби, с трудом выговаривая иноземные слова, как будто у нее полон рот камней.
Она приподнимает пунцовую юбку, красный шелк бросает отсветы на ее лицо, так что кажется, теперь оно все заляпано кармином.
Заглядывает мне в глаза:
— Что скажете, милочка?
Я и не подозревала, что такие краски, такие материи, такие платья есть на свете. Но чтобы показаться в них на столичной улице? Представив себе такую картину, я говорю:
— Они отвратительны, отвратительны!
Она явно опешила, но быстро приходит в себя.
— Это сейчас вы так говорите. Потому что вас долго держали взаперти и никуда не вывозили. Вот вы и не знаете, что нынче модно. Когда вы наконец выйдете в свет, дорогая моя, у вас будет столько ярких платьев, что вы вспомните об этих и обхохочетесь: неужели, скажете, я считала их яркими? — Она потирает руки, довольная. — Ну а теперь признайтесь, какое вам больше глянулось? Ярко-зеленое в полосочку?
— Нет ли у вас серого, — говорю я, — или коричневого, или черного?
Неженка смотрит на меня с презрением.
— Серое, коричневое или черное? — переспрашивает миссис Саксби. — И это когда есть серебристое и лиловое?!
— Тогда пусть будет лиловое, — говорю я.
Мне кажется, от полосок будет рябить в глазах, от пунцового меня стошнит — впрочем, мне и без того тошно.
Миссис Саксби идет к комоду и выдвигает ящики. Достает чулки, корсет и цветные нижние юбки. Юбки меня поразили: я всегда думала, что белье бывает только белым — точно так же в детстве мне казалось, что все черные книги непременно должны быть Библиями.