Действительность меня разочаровала. Потому что, вопреки ожиданиям, она оказалась не такой, как я ее себе представляла. Я думала, она будет похожа на меня, думала, она куда красивее, но она маленькая, худенькая, веснушчатая, и волосы ее цвета дорожной пыли. Подбородок острый. Глаза у нее карие, темнее, чем у меня. Взгляд то прямой, то лукавый: я видела, как она оценивающе посмотрела на мое платье, на перчатки, на туфельки, заметила даже стрелки на чулках. Потом, опомнившись — видно, вспомнила, чему ее учили, — неловко и торопливо присела. Видно, что осталась довольна своим реверансом. И мной довольна. Считает меня дурочкой. Мысль эта почему-то мне неприятна. Я думаю: «Ты приехала в «Терновник» погубить меня». А сама подхожу к ней и беру ее за руку. «Ну что, будем краснеть, дрожать или прятать глаза?» Но она смотрит на меня в упор, и пальцы ее, с обкусанными ногтями, холодные и уверенные.
Миссис Стайлз наблюдает за нами. Во взгляде ее ясно читается: «Вот девчонка, за которой вы посылали в Лондон. Она-то вам как раз подходит».
— Можете идти, миссис Стайлз, — говорю я. А потом, когда она поворачивается к двери: — Но вы ведь будете добры к мисс Смит, я знаю.
И снова смотрю на Сьюзен.
— Вы слышали, наверное, что я тоже сирота, Сьюзен. Меня привезли в «Терновник» в раннем детстве, я была еще очень мала, очень, и не было никого, кто бы позаботился обо мне. Не могу выразить словами, как миссис Стайлз отнеслась ко мне, только благодаря ей я узнала, какова бывает материнская любовь.
Я говорю так, а сама улыбаюсь. Дразнить экономку мне не впервой и даже неинтересно. Я делаю это только ради Сьюзен. И когда миссис Стайлз, покраснев, покидает комнату, я веду гостью к огню. Она послушно идет за мной. Садится. Она все делает быстро. Я опять беру ее за руку. Рука у нее тоньше, чем у Агнес, зато грубая. Когда она выдыхает, от нее пахнет пивом. Она говорит. Голос ее вовсе не такой, как в моих мечтах, а звонкий и нахальный, хотя она пытается говорить нежно и кротко. Рассказывает о своем путешествии, о поезде, который вез ее из Лондона, — при слове «Лондон» она старательно выговаривает каждый звук, думаю, она не привыкла произносить его, не привыкла думать о Лондоне как о своей сокровенной мечте, где должны исполниться все желания. Мне странно, что такая хрупкая, такая неприметная девчушка всю свою жизнь прожила в Лондоне, тогда как я все это время просидела в «Терновнике», но мысль эта одновременно и утешает: раз даже такие живут, может, и мне, учитывая все мои таланты, будет там хорошо — и даже лучше, чем ей?
Так я успокаиваю себя, а сама расписываю ей все ее обязанности. Заметив, что она опять смотрит на мое платье и туфли, я вижу в глазах ее жалость, смешанную с презрением, и, кажется, краснею.
Говорю:
— Думаю, вашей прежней госпоже было бы смешно глядеть на меня!
Я чуть не сорвалась, но, если в моем голосе и была доля язвительности, она этого не заметила.
— О нет, мисс, — отвечает она. — Леди Алиса была слишком добра, чтобы смеяться над кем бы то ни было, и, кроме того, прекрасно знала, что роскошная одежда ровно ничего не значит, поскольку судят не по ней, а по человеку, который ее носит.
Она так увлечена этой своей только что придуманной историей — такая простота и бесхитростность, — что я целую минуту приглядываюсь к ней и молчу. Потом снова беру ее за руку.
— Мне кажется, вы добрая девушка, Сьюзен, — говорю я.
Она улыбается и изображает скромность. Делает попытку высвободить пальцы.
— Леди Алиса тоже так говорила, мисс, — отвечает она.
— Правда?
— Да, мисс.
Потом вспоминает о чем-то. Отстраняется от меня, шарит в кармане, вынимает письмо. Оно сложено, запечатано, на нем женским почерком написан адрес, и, конечно же, оно от Ричарда! Поколебавшись, я беру его — и, не распечатывая, уношу подальше от нее.
«Никаких имен! — сказано в нем. — Но, думаю, Вы догадались, кто вам пишет. Вот девушка, которая сделает нас богатыми — маленькая воровка, в прошлом я имел случай воспользоваться ее мастерством и могу рекомендовать ее Вам. Она наблюдает, как я пишу, и ни о чем не подозревает! Представляю, как она в эту минуту смотрит на Вас. Как не позавидовать ей, потому что мне придется проторчать здесь еще две недели, прежде чем буду иметь счастье увидеть Вас.
Пожалуйста, сожгите это письмо».
Мне казалось, я такая же расчетливая и хладнокровная, как он. Но нет, нет, я не такая: я чувствую на себе ее взгляд — в точности как он пишет! — и мне становится страшно. Я сжимаю письмо в руке, потом вдруг понимаю, что стою так уже очень долго. Вдруг она заметила!.. Складываю листок пополам, потом еще раз, потом еще — наконец он больше не складывается. Я и не подозреваю, что она не умеет читать и писать, разве что имя свое, а когда узнаю об этом, то начинаю смеяться — ну прямо гора с плеч. Но все-таки полностью ей не доверяю.
— Не можете прочесть? — спрашиваю я. — Даже письмо, даже одно слово? — И вручаю ей книгу.
Она отказывается ее брать, но я настаиваю, она открывает ее, перелистывает страницу и смотрит в текст, но делает все с таким страхом и так неловко, что мне становится ясно: она не притворяется. Наконец она заливается краской.
Тогда я забираю у нее книгу.
— Простите, — говорю.
Но извиняюсь для виду. На самом деле я удивлена. Не умеет читать! Мне кажется это таким же чудом, как то, что святые великомученики не чувствовали боли.
Бьет восемь часов — пора идти к дяде. У двери задерживаюсь. В конце концов, я должна что-то сказать про Ричарда, говорю, что положено, и замечаю в глазах ее довольный огонек. Она сообщает мне, какой он добрый. И опять говорит так, будто сама в это верит. Может, и верит. Может, там, откуда она пришла, доброта измеряется по другим меркам. Я ощупываю углы и сгибы сложенной записки, что лежит в кармане моей юбки.
Что она делала без меня в моих комнатах, этого я сказать не могу, но представляю, как она ощупывает шелковую ткань моих платьев, перебирает мои ботинки, перчатки, пояса. Добралась ли она до драгоценностей? Может, придумывает, что с ними делать, когда они ей достанутся: эту брошку оставит себе, из этой выковырнет камни и продаст их, а золотое кольцо, принадлежавшее моему отцу, подарит своему молодому человеку...
— Вы сегодня рассеянны, Мод, — говорит дядя. — У вас что, есть другое дело, которым вам не терпится заняться?
— Нет, сэр, — отвечаю я.
— Может, я утомляю вас этой нехитрой работой? Может, вам хотелось бы все эти годы сидеть в своем сумасшедшем доме? Тогда прошу извинить: мне казалось, я оказал вам услугу тем, что забрал вас оттуда. Но, может, вам лучше среди сумасшедших, чем среди книг?
— Нет, дядя.
Он молчит. Я думаю, он вернулся к своим записям. Но он продолжает:
— Это ведь очень просто: позвать миссис Стайлз и попросить ее отвезти вас обратно. Вы уверены, что вам туда не хочется? Или все-таки послать за Уильямом Инкером с двуколкой? — Говоря так, он наклоняется ко мне и злобно щурится. Потом, помолчав, улыбается чему-то. — Интересно, как они к вам отнесутся, — продолжает он, но уже другим тоном, — вы ведь теперь много чего знаете?