Сёстры и братья…
Всё здесь кусками,
ломтями,
горстями,
Всё продаётся здесь, всё без изъятья…
Видел он во сне —
Сошла на землю Правда,
Любовь и согласье вошли в каждый дом…
Видел он во сне
Любовь однажды
И с той поры не устаёт он говорить о том…
— он рванул струны, хлопнул по ним, глуша и улыбнулся:
— Вот так.
— Я хотел оставить деньги, — я достал тысячную купюру, положил на столик.
— Спасибо, — кивнул Борька. — Я сейчас выпишу чек…
— Не надо, — покачал я головой. — Я пойду.
— Конечно, — кивнул он, ставя гитару на стул. И сказал мне в спину: — Мне иногда очень хочется обратно.
Мне захотелось обернуться. Но я не обернулся. Я пошёл по аллее мимо церкви и дальше, по улице, к станции. «Газель» всё ещё чинилась, но дело подходило к концу. Большинство пассажиров уже толпилось вокруг, лишь несколько человек допивали пиво в павильончике. На придорожном столбе висел плакат, чёрные на белом строчки вдруг резанули взгляд… но, присмотревшись, я увидел, что это просто объявление о покупке длинных натуральных волос по высоким ценам. Ниже ещё один плакатик — яркий, зовущий — обещал суперприз в лотерее на игровых автоматах. Стайка мальчишек лет по 10–12 кучковалась около «ромашки», пересчитывая пятаки и азартно споря о чём-то…
— Готово, едем! — возвестил водитель…
Я поспешил мимо павильона. Один из допивавших пиво мужиков на ходу что-то поддел ногой, и к моим туфлям подкатился ржавый, длинный, гранёный гвоздь с широкой шляпкой. Нагнувшись, я поднял его, положил на ладонь… и услышал музыку. Ту самую, под которую в кино «Белорусский вокзал» приходит с войны усыпанный цветами поезд.
— Ну что же вы? Задерживаете! — окликнул меня водитель. Но я не ответил. Я стоял, держа гвоздь на ладони, улыбался — и музыка гремела у меня в ушах, становясь всё ближе и ближе. Пассажиры, недовольно глядящие в приоткрытые окна, не слышали её — но мальчишки вдруг перестали спорить и, чуть приоткрыв рты, хлопая удивлённо глазами, заозирались и почему-то заулыбались неожиданно искренне и светло, а монеты просыпались из ладони считавшего.
Музыка буйствовала и ликовала, нарастала и кружилась. И я знал, кого увижу с последним её звонким аккордом на недалёкой опушке леса.
Конец
Сколько легло нас, мальчики…
В.П.Крапивин.
Вне всякого сомнения, можно признать демократическим государство, где дают реальные тюремные сроки за пиратское копирование идиотских фильмов, но при этом не желают принять закон о борьбе с детской порнографией. В конце концов, уже давно всем ясно, что священным при демократии является именно право частной собственности, а не дети (тем более — русские!). И что поделать, если у наших законодателей и правозащитников нет понимания того, что такое порнография и дети и они требуют, чтобы им написали чёткое юридическое определение таких понятий, как совесть и мораль.
Но празднование 60-летия Победы всё-таки следовало отменить и объявить в этот день траур. Потому что именно 9 мая 2005 года в одном из коллекторов города Красноярска были найдены обгоревшие до скелетирования тела пропавших (а точнее — похищенных) месяцем ранее пяти детей в возрасте 9-12 лет. На пятерых Саше Лавренову, Диме Макарову, Максиму Тауманову, Галашу Мамедгасанову и Сафару Алиеву было 52 года. Вполне нормальный средний срок смерти мужчины в демократическом нашем государстве. Но для детей всё-таки несколько рановато, вам не кажется?
Хотя возможно — я и ошибаюсь. Возможно, документы «Плана Ост», предусматривавшего поголовную неграмотность, отсутствие медицинского обслуживания, нездоровую пищу, пропаганду контрацепции и аборты среди населения России, кем-то приняты на вооружение в наши дни. Тогда всё нормально. Спите спокойно, сограждане.
* * *
Когда я писал эту книгу, я думал в первую очередь, конечно же, о Лукьяненко и Крапивине. Но это — абсолютно отдельная тема.
А во вторую — о том, что живёт на свете масса людей, имеющих высшее образование и на этом основании величающих себя интеллигентами. Это довольно странные на мой взгляд люди. И дело не в том, что они любят трепаться. Дело в том, о чём и как они треплются.
Мне, например, не слишком понятен их ужас перед войной и вообще насильственной смертью. Особенно это касается слезливых криков о том, какие страдания война приносит детям. Интересный вопрос: а наше мирное время (и далеко не только в России, и не только в неблагополучных странах вообще!) им не приносит страданий? Разница только в том, что тут ещё и непонятно, за что и почему они должны страдать… А на войне в целом ясно. Не помню, кто из великих сказал: «Человек может перенести любые муки, если утешением ему будет служить твёрдое понимание того, за что он страдает.»
Что общего между героем повести Богомолова «Иван», которому после пыток отрубили голову гитлеровцы — и подростком его возраста, погибшим практически такой же смертью на заброшенной стройке в русском городе в наши дни от рук какого-то спятившего? Ничего, по-тому что смерть первого имела смысл, а смерть второго бессмысленна… и вот поэтому — страшна. Не сама по себе.
Гитлерюгендовец-«фаустник», убитый нашим снарядом. Зарезанный в пьяной драке старшеклассник. Малолетний боевик, подорвавшийся на растяжке. Похищенный и замученный подонком обычный школьник. Между ними-то что общего, кроме «великого ничто», поглотившего их (не утешайте себя — индивидуального бессмертия не существует, не ждёт нас там ни туннель из света, ни ангельское пение, ни котлы со смолой…)гораздо раньше, чем назначено было природой? Которая, кстати, отвела человеку лет 25 жизни, не больше — а он обманул её и проживает втрое дольше… если не помешают.
Да ничего общего. Первый — герой. Второй — дурак. Третий — бандит. Четвёртый — жертва. Не бывает «вообще» смертей. Не бывает «вообще» детей. И людей «вообще» не бывает. Каждый и живёт и умирает для чего-то, даже если сам от этого открещивается или просто не понимает. Смысл присутствует даже в бессмысленности — хотя бы её увеличение до таких пределов, чтобы смысл потерял весь мир вообще (какой смысл у компьютерного вируса, кроме бесконечного самокопирования и разрушения среды собственного обитания?!), как в случае с сотнями детских смертей вокруг нас.
В скандинавских сагах огромное значение придавалось тому, ради чего и как умер человек. «Он умер достойно». Или «он умер безо всякой чести». Человек верит, что сражается или живёт ради чего-то великого. Смерть (и жизнь) такого человека и ценней и прекрасней, чем у любого другого.
Дети — не исключение.
Лицемерно объявив» всё лучшее — детям!» мы на деле отняли у них право на Поступки. В поздние советские времена это выражалось в плотной и глухой, как душное одеяло, опеке многочисленных тётушек и дам от образования и воспитания. В наши времена это выражается в том, что мы на них плюнули и нагло назвали это «свободным развитием детской личности», не думая о том, куда и как она разовьётся, потому что научить быть Человеком ребёнка может всё-таки только взрослый…