Мысль показалась любопытной. Я снова взглянула на медную табличку, потом на ручку двери, а затем повернула ее и вошла внутрь.
В прихожей не было ничего, кроме узкой лестницы, по которой предстояло подняться в комнаты, расположенные над магазином на втором и третьем этажах. Лестница приводит в небольшую контору. Стены в ней весьма красиво отделаны деревянными панелями, на окнах деревянные жалюзи, которые из-за тумана нынче были опущены; в простенке между окнами висит огромная и, на мой взгляд, дурно исполненная картина «Саул у Аэндорской волшебницы». Пол укрыт малиновым ковром. За конторкой я увидела даму с газетой и господина. Грудь дамы украшала серебряная брошь в виде соединенных рук — подобную эмблему встречаешь на могильных камнях. Господин был в шелковых туфлях. Увидев меня, оба улыбнулись, но затем погрустнели. Выразив сожаление по поводу весьма крутой лестницы, господин сказал:
— Как жаль, что вам пришлось понапрасну взбираться. Вы на демонстрацию? Из-за тумана она отменена.
Он держался очень просто и любезно. Я сказала, что пришла не из-за демонстрации, но — это было истинной правдой — случайно споткнулась у порога и заглянула из любопытства. Грусть на лицах пары сменилась невероятным глубокомыслием. Дама кивнула и произнесла:
— Случайность и любопытство. Какое изумительное сочетание!
Господин потянулся пожать мне руку; по-моему, я еще не встречала таких изысканных мужчин со столь изящными ладонями и ступнями.
— Боюсь, в этакую погоду, что отпугивает всех наших визитеров, мы мало чем сможем вас заинтересовать, — сказал он.
Я упомянула читальню. Она открыта? Можно ли ею воспользоваться? Читальня открыта, и воспользоваться можно, но придется уплатить шиллинг. Сумма не показалась мне чрезмерной. Тогда мое имя вписали в книгу, лежавшую на конторке.
— Мисс Приор, — наклонив голову, прочел мужчина.
Затем он представил мне даму: мисс Кислингбери, здешний секретарь. Сам он куратор, зовут его мистер Хитер.
Он проводил меня в читальню. Выглядела она весьма скромненько — наподобие библиотеки, какую увидишь в клубе или маленьком колледже. Три-четыре забитых книгами стеллажа и плетеная стойка, с которой, точно сохнущее белье, свешивались газеты и журналы. Стол, кожаные кресла, на стенах разнообразие картинок и еще застекленный шкаф — воистину любопытный и, я бы сказала, жуткий предмет, но о том я узнаю позже. Сначала я подошла к книгам. Они меня приободрили. По правде, я уже сама гадала, зачем сюда пришла и что здесь искала. А тут хотя бы всегда можно полистать страницы, какой бы странной ни была книга.
Вот так я оглядывала полки, а мистер Хитер зашептался с весьма пожилой дамой — единственной читательницей, которая сидела за столом и рукой в замызганной белой перчатке придерживала брошюру, чтоб та не закрылась. Едва увидев мистера Хитера, дама нетерпеливо поманила его к себе и сказала:
— Какой поразительный текст! Он так вдохновляет!
Освободившись от руки, брошюра тотчас захлопнулась. Я увидела заглавие — «Одическая сила». [12]
Полки передо мной были уставлены книгами с подобными названиями; я все же вытащила парочку, но советы они давали самые незамысловатые: например, книжица «О стульях» предостерегала против индукции, скапливающейся в мягких сиденьях, которыми опрометчиво пользовались многие спириты, и рекомендовала прибегать исключительно к стульям с тростниковым или деревянным сиденьем... Мне пришлось отвернуться, дабы мистер Хитер не заметил моей улыбки. Оставив книжные полки, я прошла к стойке с газетами и тут наконец обратила взгляд на висевшие над ней фотографии. Одна представляла «Явление духов через посредничество миссис Мюррей, октябрь 1873 года»: в кресле возле фотографической пальмы безмятежно сидела дама, а за ней маячили три расплывчатые фигуры в белых одеяниях — «Санчо», «Аннабел» и «Кип», как извещал ярлык на рамке. Фото были еще потешнее книжек, и я с внезапной грустью подумала: ох, видел бы это папа!
Тут я почувствовала какое-то движение рядом с собой и вздрогнула. Это был мистер Хитер.
— Мы весьма ими гордимся, — кивнул он на фотографии. — У миссис Мюррей столь мощный связник! Вы заметили одну деталь? Взгляните на одеяние Аннабел. Кусочек ее воротника мы вставили в рамку и повесили рядом с фотографиями, но — увы! — через неделю-другую он совершенно растаял, что всегда бывает с призрачными материями. О да, да! — ответил он на мой немигающий взгляд и, жестом пригласив следовать за ним, перешел к застекленному шкафу. — Вот подлинная гордость нашей коллекции, эти свидетельства хотя бы чуть долговечнее...
Его тон и вся манера меня заинтриговали. Издали казалось, что шкаф забит то ли обломками скульптур, то ли белыми камнями. Однако, подойдя ближе, я увидела, что за стеклом выставлены не мраморные изваяния, но гипсовые и восковые слепки лиц и пальцев, ступней и рук. Многие были весьма странно перекошены. Кое-какие потрескались или пожелтели от времени и света. Каждый экспонат тоже имел свой ярлык.
Я вопросительно взглянула на мистера Хитера.
— Процедура вам, конечно, известна, — сказал куратор. — Все просто до гениальности! Подготовив два ведра — с водой и расплавленным парафином — спирит материализует духа. Тот любезно подает какую-нибудь конечность, которую окунают в воск, а затем тотчас в воду. Дух уходит, а слепок остается. Идеальных, конечно, мало, — добавил он извиняющимся тоном. — Не все столь прочны, что мы рискуем сделать гипсовую отливку.
На мой взгляд, большинство этих предметов были чудовищно не идеальны и опознавались лишь по крохотной нелепой детали: ноготь, складка кожи, колючка ресниц на выпученном глазу; они имели незаконченный вид, были перекошены или странно размыты, словно участники процедуры отбыли восвояси, не дав воску застыть.
— Взгляните на этот слепок, — предложил мистер Хитер. — Его оставил дух младенца, видите: крохотные пальчики, ручонка в ямочках.
Меня затошнило. Абсурдный незаконченный слепок походил всего лишь на недоношенного ребенка. Когда я была маленькой, у моей тетки случились досрочные роды, и я помню шепотки взрослых, которые потом преследовали меня в страшных снах. Я перевела взгляд в нижний, самый темный уголок шкафа. Однако там-то и оказалась самая жуткая штуковина. Восковой слепок мужской руки, но это была даже не рука в обычном понимании, а какая-то чудовищная опухоль: пять вздувшихся пальцев на разбухшей, изборожденной венами кисти, которая под светом газовых ламп блестела, точно мокрая. От младенческого слепка меня затошнило. Теперь же, сама не знаю отчего, почти зазнобило.