Я едва не сожгла этот дневник, как поступила с последним. Не смогла. Оторвав взгляд от страниц, я увидела на столе вазу с цветами апельсина — все это время они стояли белые и благоуханные, как и было обещано. Вот их-то я и сожгла — вынув из вазы, бросила влажные ветки в камин, где они шипели, корчились и чернели. Оставила лишь один цветок. Я положила его меж этих страниц, которые больше не открою. Иначе вновь услышу предостерегающий аромат. Резвый, острый и опасный, он вылетит, точно лезвие ножа.
Даже не знаю, как написать о том, что произошло. Все валится из рук, не могу ни сидеть, ни стоять, ни ходить, ни говорить. Полтора дня я была не в себе; вызывали врача, приезжала Хелен, и даже Стивен наведался — стоял в ногах постели и смотрел на меня в ночной сорочке; я слышала его шепот, когда все думали, что я уснула. Я знала, что оклемаюсь, если только меня оставят в покое, дадут все обдумать и записать. Теперь в коридоре сидит Вайгерс, а дверь оставлена приоткрытой — вдруг я вскрикну; но я тихонько пробралась к столу и наконец-то раскрыла дневник. Только в нем я могу быть честной... пишу еле-еле, ибо строчек почти не вижу...
Селину отправили в темную!.. И причина тому — я. Надо пойти к ней, но мне страшно.
После прошлого визита в тюрьму я приняла довольно горькое решение прекратить наши встречи. Я поняла, что они сделали меня чужой, не похожей на себя, или хуже того — чересчур похожей на себя прежнюю, открытую Аврору. Теперь я пыталась вновь стать Маргарет, но не могла. Казалось, ее оболочка села, точно одежда. Я не помнила, что она делала, как ходила и говорила. С таким же успехом подле матери могла сидеть картонная кукла, что кивает головой. Приходила Хелен, но вид ее был невыносим. От ее поцелуя я вздрагивала, ощущая бумажную сухость своей щеки.
Так проходили дни с моей последней поездки в Миллбанк. А вчера я пошла в Национальную галерею, надеясь, что картины меня отвлекут. Я попала в студенческий день: одна девушка, поставив мольберт перед «Благовещеньем» Кривелли, свинцовым карандашом переносила на холст образ Богородицы, чей лик был лицом Селины и показался мне реальнее собственного лица. И тогда я уже не знала, зачем избегала ее. Была половина шестого, к ужину мать пригласила гостей — ни о чем этом я не думала, но тотчас поехала в Миллбанк и велела надзирательнице отвести меня к камерам. Узницы заканчивали ужин, подтирая горбушками миски. Еще у входа в зону я услышала голос миссис Джелф, странно дребезжавший в здешней акустике. Из коридорного колена надзирательница выкрикивала вечернюю молитву.
Увидев, что я дожидаюсь у входной решетки, она вздрогнула. Я заглянула к двум-трем узницам, последней из которых была Эллен Пауэр; болезнь ее ужасно изменила, и она так мне обрадовалась, что было неловко посещать ее наспех. Я подсела к ней и постаралась ободрить, гладя ее руку с распухшими костяшками. Она беспрестанно кашляет. Лекарь дал порошок, сказала Пауэр, но в лазарет ее не кладут, потому что все койки заняты узницами помоложе. Рядом стоял поддон с пряжей и недовязанными чулками — даже больную ее заставляли работать, но это лучше, считала она, чем валяться без дела.
— Так нельзя! — возмутилась я. — Непременно поговорю с мисс Хэксби.
Толку не будет, вскинулась Пауэр, не нужно ничего говорить.
— Мне осталось семь недель, но если начальство решит, что я баламучу, срок накинут.
Она ни при чем, я сама подниму бучу, возразила я, но моментально ощутила укол позорного страха: если вмешаться, мисс Хэксби может сделать гадость, прекратив мои посещения...
— Не вздумайте ничего говорить, мисс, пожалуйста, не надо.
На прогулке она видела человек двадцать таких же больных; если изменить правила для нее, придется менять для всех.
— А зачем им это? — Пауэр погладила себя по груди, пытаясь подмигнуть: — Слава богу, моя фланелька еще со мной!
Когда миссис Джелф меня выпустила, я спросила, неужели правда, что старухе не дают места в лазарете. Она пыталась замолвить словечко перед лекарем, ответила надзирательница, но тот сказал, что сам знает, что ему делать, и обозвал Пауэр сводницей.
— Мисс Ридли могла бы на него повлиять, но у нее свои твердые взгляды насчет правил. И я подчиняюсь ей... — миссис Джелф отвела глаза, — а не Пауэр и другим заключенным.
Значит, Миллбанк и тебя сожрал, подумала я.
Потом она отвела меня к Селине, и я забыла об Эллен Пауэр. Я стояла перед решеткой камеры, не замечая, что меня трясет, пока миссис Джелф не спросила: «Вы продрогли, мисс?» Наверное, до того мгновенья все во мне намертво окоченело, но от взгляда Селины жизнь струйкой возвращалась, что было чудесно, хотя мучительно больно и трудно. Я поняла, что сглупила, прервав наши встречи, ибо чувства мои не притупились, но стали отчаяннее и сильнее.
— Прошу прощенья, — сказала Селина, испуганно взглянув на меня.
За что она извиняется? — спросила я. Она ответила: наверное, за цветы? Это был подарок, но я перестала приходить, и она вспомнила, что он меня испугал. Видимо, я хотела ее наказать.
— Ох, Селина, как вы могли подумать? Я не приходила лишь потому... потому, что боялась...
Боялась собственных чувств, могла бы я сказать. Но не сказала. Ибо меня вновь посетило видение старой девы, которая тянется за отрезанными волосами...
Я лишь на секунду взяла ее руку в свои ладони, а потом отвернулась и проронила:
— Ничего я не боялась. Просто с замужеством сестры навалилось много дел по дому.
Вот так мы и говорили: она держалась робко и настороженно, я была рассеянной и опасалась подойти к ней или даже посмотреть в глаза. Потом раздались шаги, и у решетки появилась миссис Джелф в сопровождении какой-то надзирательницы. Ту я не сразу признала и лишь по кожаной сумке вспомнила, что это мисс Брюэр — секретарша капеллана, разносившая письма узницам. Глядя на меня и Селину, она улыбалась с загадочным видом человека, который прячет за спиной подарок. Я тотчас поняла — Селина, думаю, тоже: сейчас нас огорошат. Жди беды.
Слышу, как за дверью ерзает и вздыхает Вайгерс. Нужно писать тихо-тихо, иначе она войдет, отнимет тетрадку и погонит спать. Как же уснуть с тем, что я знаю? Мисс Брюэр вошла в камеру. Миссис Джелф прикрыла, но не заперла решетку и отошла в сторону — наверное, проверить другую узницу. Как хорошо, что вы здесь, обратилась ко мне мисс Брюэр, есть новость, которая вас порадует. Селина схватилась за горло. Что за новость? — спросила она, и секретарша зарделась от приятности своей задачи.
— Вас переводят! — сообщила она. — Через три дня вы отправляетесь в Фулем.
Переводят? — опять спросила Селина. В Фулем? Мисс Брюэр кивнула. Поступил приказ о переводе всех заключенных категории «звезда». Мисс Хэксби велела сейчас же известить узниц.
— Подумать только! — щебетала секретарша. — Там режим гораздо мягче: заключенным разрешено вместе работать и даже общаться. И еда, полагаю, немного сытнее. Знаете, там вместо чая дают шоколад! Ну что скажете, Дауэс?