— Ты чего? — Весь запал у девушки исчез — она явно растерялась. — Так и правда поверишь, что у вас, стражников, в голове одна извилина и та от шлема. С чего ты взял, что я тебя стесняюсь?
— Что ж мы встречаемся только на сто локтей под землей? — он окинул взглядом туннель. — На празднества-ысыахи не ходим, на шаманских представлениях не бываем. Нигде не бываем, кроме Пламенных битв и загадочных подземелий! Нормально, умгум?
— А молодому парню встречаться со старой бабкой — нормально? — заорала девушка. Воздух над листом дрогнул, и на нем появилась… старуха. По хант-манскому обычаю, собственные волосы ее сплетались с накладными угольно-черными косами, еще больше подчеркивающими седину. Лицо сморщено, как кора старого дерева, запавшие губы старушечьего рта напоминали засушенные жабьи шкурки… и только глаза на этом древнем лице смотрелись странно молодо и дерзко.
Хадамаха подпер голову кулаком, тяжко вздохнул — словно сожалея о кое-чьем тупом упрямстве — и уставился на старуху взглядом таким ехидным и ироническим… что бабку передернуло. Ее облик поплыл — точно его нарисовали на снегу перед самой оттепелью. Сперва что-то произошло с паркой — здоровенное, размером с чум, сооружение из замши и меха стало короче, убралось в талии, обзавелось кокетливым пушистым воротом и цветной вышивкой. Седые косы брызнули золотом и медью… Вместо старухи на листе стояла молоденькая, не старше Хадамахи, хорошенькая девушка в модной укороченной парке, щегольских торбозах и расшитой раковинами-каури задорной шапочке на невиданного, золотисто-медного цвета толстых косах.
— Ну ладно, ладно! — досадливо закричала девушка. — Вот она — я! Добился своего?
Хадамаха молча похлопал по листу рядом с собой. Девушка мгновение поколебалась… потом села рядом, поджав ноги и привалившись плечом к боку Хадамахи. Парень замер — как замирают, когда тебе на ладонь опускается птичка, готовая в любой миг вспорхнуть и улететь.
— Как с тобой трудно! — пожаловалась она. — Ты что — не понимаешь? Я — Умай, Калтащ-эква, дух средней Сивир-земли…
— Сороде, бэле! [1] * Приятно очень — Хадамаха из племени Мапа. — Он кивнул, словно знакомился. — Бывший стражник, бывший игрок в каменный мяч… нынче все-Сивирский преступник.
— Прекрати развлекаться! — она стукнула его кулачком по плечу. Туго натянувшаяся на могучих плечах Хадамахи синяя стражницкая куртка угрожающе затрещала. — Я отвечаю за всю Среднюю землю, а ты мне предлагаешь на медвежьем празднике с тобой плясать. Как ты себе это представляешь?
— По-разному, — вздохнул Хадамаха. — Летом представляю, зимой, иногда Ночью, иногда Днем. В городе каком. Или наоборот, у нас, у Мапа, в селении. У нас знаешь какие праздники бывают! Ого! Я тебя с мамой познакомлю! Она тебе понравится. Она не такая, как некоторые… ну, которым в девчонках все не так… Да она сама не старая!
— Знаешь… — удивленно протянула Калтащ. — Меня еще никто не знакомил с мамой! Считается, что это я — всеобщая мама. Мать-Земля. Ты рассказывай, мне нравится! — Она завозилась, пристраиваясь поудобнее. Хадамаха аккуратно протянул руку и тихонько обнял ее за плечи. Возражений не последовало.
— Я б для тебя все-все подарки на всех-всех соревнованиях выиграл. — Он украдкой поглядел на ее руки. На пальце Умай красовалось вырезанное им костяное колечко. Хадамаха ухмыльнулся и прижал ее к себе покрепче. — Чего тут рассказывать — тут делать надо! Вот выберемся отсюда и…
Девушка вдруг досадливо хлопнула себя ладонью по лбу и рванулась в сторону, сбрасывая с плеч руку Хадамахи.
— Я же говорю, что с тобой трудно! — едва не плачущим голосом выкрикнула она. — Вечно мне голову как метелью запорошишь, что я и не помню, зачем пришла! Плывешь, плывешь — тебе неинтересно совсем, куда выплывешь?
— Ты ж пришла — скажешь, — лениво откликнулся он. — А если мы сперва о своем — о важном! — поговорим, мы что, куда плывем, туда опоздаем?
Девушка вскочила и грозно ткнула в Хадамаху пальцем:
— Хадамаха, ты — маньяк!
Хадамаха озадачился.
— Мапа я! Чукчей знаю, хант-манов знаю, сахи знаю, Амба-тигров тоже знаю… — принялся загибать пальцы он. — Маньяков не знаю! Кто такие, где обретаются?
— Их где угодно встретить можно! — ехидно сообщила Калтащ. — Хоть вот даже на тайных путях земли! Маньяки — это злодеи такие, к девушкам пристают. В неправильное время и в неправильном месте!
— Не злодей я! — разобиделся Хадамаха. — Стражник я, хоть и бывший. Я и сейчас бы стражником был, если б не поддался на черношаманские камлания и не влез в дела с Советником и Храмом! Злодеев бы ловил… — совсем помрачнел парень. — Разных… А то самого большого поймал — и все, сразу сам все-Сивирским преступником сделался!
— Ну что мне теперь, прощения у тебя просить? — разозлилась Калтащ.
— Ты-то при чем! — отмахнулся Хадамаха.
— Я как раз больше всех при чем, — после долгого молчания тихо сказала Калтащ. — Плохо мне, Хадамаха… Плохо. — Она потянула пышный ворот парки, будто тот душил ее. Под глазами у Калтащ разбежались морщинки, кожу усыпало пятнышками, точно девушка стремительно, на глазах старела.
— Обидел кто? — испугался Хадамаха.
— Такие же, как ты! — она уставилась на него чуть не с ненавистью, глаза у нее запали, как у тяжко больной.
— Погоди… Какие — как я? — еще больше растерялся Хадамаха. — К тебе что, еще какой парень клеится? Ну… кроме меня?
«Я его сам приклею! — подумал он. — Рыбным клеем на берегу Великого Океана! Так, чтобы косатки дотянутся могли!»
— Все вы клеитесь, как один! — губы Калтащ скривились горькой усмешкой все в этой жизни повидавшей старухи. — Добычу дай, Калтащ, ягоду в лесах дай, бересту на чумы, дрова в костер дай, травы — дай, детей — тоже дай, оленей — дай, Черную кровь — давай, давай… От меня уже скоро не останется ничего! — с тягостным недоумением, словно сама не понимая, как же так вышло, сказала она. — Другим-то духам все равно — Нуми-Торуму в его Верхнем мире, или Эрлику — в Нижнем, или сестрице Хотал-экве… — Калтащ потыкала пальцем в каменный свод, над которым где-то там, высоко-высоко, выбиралось из-за гор Сумэру пробудившееся после Долгой ночи солнце. — Ей-то что вы сделать можете? А вот мы с сестрицей Седной…
— А Повелительнице Океана чего надо? — тихо спросил Хадамаха.
— Как чего? Вся дрянь, что вы, люди, плодите, все летит в ее Океан! И мусор ваш обыкновенный, и дела ваши дурные, и злоба, и ненависть — все в ее воду уходит и запутывается у Седны в волосах! А рыбу вам давай, тюленей тоже…
— Но ведь так всегда было? — недоуменно спросил Хадамаха — и чего Калтащ развоевалась-то, непонятно.
— Вы стали сильнее, — тоскливо ответила она. — Вы стали такие сильные и можете брать так много. Особенно сейчас, с этим Храмом, который делает, что хочет. Когда-то такое уже было, — совсем тихо, почти неслышно добавила она, раскачиваясь, будто в шаманском трансе. — Тысячу Дней назад. Черные шаманы — они стали тогда такие могучие… Научились делать такие вещи… Они выходили к Черной реке — и никто не мог их остановить. Ни я… Ни Торум… Ни Эрлик… Эй, ты чего? — Она вдруг перестала шептать и раскачиваться, удивленно уставившись на Хадамаху.