Мистер Манди выждал, потом развернул к Дункану стул и, покряхтывая, чуть неловко уселся.
– Вот чего. Покури-ка. Глянь, что у меня есть.
Он достал пачку сигарет «Плейерз». Открыл и протянул Дункану.
– Угощайся, – сказал мистер Манди, встряхивая пачку.
Дункан выудил сигарету. По сравнению с обычными самокрутками зэков она казалась толстой, как сигара. Плотно набитая табаком сухая гильза была приятна даже на ощупь; Дункан вертел в руках сигарету, чувствуя себя лучше.
– Недурная цигарка, да? – Мистер Манди за ним наблюдал.
– Превосходная.
– Что, курить не будешь?
– Не знаю. Наверное, лучше сберегу, а табак потом высыплю. Выйдет штук пять чинариков.
Мистер Манди улыбнулся и запел приятным старческим тенорком:
– «Пять чинариков в тоненькой пачке», – сморщил нос и сказал: – Кури сейчас.
– Думаете?
– Валяй. А я составлю тебе компанию. Покурим, словно два приятеля.
Дункан засмеялся. Однако смех, поспешивший на место слез, застрял в груди и заставил зябко вздрогнуть. Мистер Манди сделал вид, что ничего не заметил. Он достал сигарету и коробок спичек. Сначала поднес огонь Дункану, затем прикурил сам. С полминуты курили молча. Потом Дункан вынул изо рта сигарету и сказал:
– Дым глаза щиплет. Голова кружится! Сейчас в обморок упаду!
– Да ну тебя! – усмехнулся мистер Манди.
– Ей-богу, упаду! – Дункан откинулся, притворяясь, что валится навзничь. Порой с мистером Манди он вел себя как мальчишка... Затем посерьезнел. – Дожил! Одна сигаретка сшибает с ног.
Опершись на локоть, он привалился к стенке. Где-то сейчас отец и Вив? Представить, как отец добирается в Стритем, не получилось. Тогда он постарался вообразить комнаты в отцовской квартире. Внезапно возникла невероятно яркая картинка кухни, какой он ее видел в последний раз: на стенах и полу расплываются темнеющие алые пятна...
Дункан быстро сел. С сигареты упал пепел. Смахнув его, Дункан потер все еще зудевшее лицо и, взглянув на мистера Манди, тихо спросил:
– Думаете, я справлюсь, когда выйду отсюда?
Мистер Манди затянулся сигаретой.
– Конечно справишься, – спокойно сказал он. – Только понадобится время, чтобы... ну, обвыкнуться.
– Обвыкнуться? – Дункан нахмурил брови. – В смысле, как моряк на суше? – Он представил, как пошатывается на покатом тротуаре.
– Будто моряк! – усмехнулся мистер Манди, довольный сравнением.
– А где же я, например, буду работать?
– Уладится.
– Да как же?
– Для смекалистых ребят вроде тебя работа всегда найдется. Помяни мое слово.
Нечто подобное говорил отец, и тогда возникало желание прикончить его. Но сейчас Дункан покусывал ноготь и, глянув поверх руки, спросил:
– Вы так думаете?
Мистер Манди кивнул.
– Уж я навидался тут всяких ребят. В разное время все они переживали, как ты. А потом прекрасно справлялись.
– Так, может, у них были жены, дети и всякое такое, к чему возвращаться? – не отставал Дункан. – Полагаете, никто из них... не боялся?
– Чего?
– Ну, того, что их ждет, как все будет...
– Ну-ка, это что еще за разговоры? – уже строже сказал мистер Манди. – Ведь знаешь, что это означает?
Дункан отвернулся.
– Знаю, – сказал он, помолчав. – Это значит – впускать Заблуждение.
– Верно. Хуже нет, если парень в твоем положении начнет этак думать.
– Да, я знаю, – повторил Дункан. – Просто... Тут кругом одни стены, я пытаюсь заглянуть в будущее, но опять будто в стену утыкаюсь и не могу через нее перебраться. Я стараюсь представить, что стану делать, где буду жить. Отцовский дом... – (Вновь возникла алая кухня.) – Всего через две улицы от... – голос осекся, – дома Алека. Ну, вы знаете, это мальчик, мой друг... Той улицей отец ходил на работу. Теперь, сестра рассказала, он делает крюк в полмили. Как все будет, когда я вернусь? Я все время об этом думаю, мистер Манди. Вдруг встречу кого-нибудь, кто знал Алека...
– Из твоих рассказов я понял, что этот Алек был несчастный мальчик, – твердо сказал мистер Манди. – Он жил в Заблуждении, если такое вообще возможно. Теперь он от всего этого свободен.
Дункан беспокойно поерзал.
– Вы это уже говорили. Но мне так не кажется. Если б вы там были...
– Там не было никого, кроме тебя. Воспринимай это как свое Бремя. Но я ставлю фунт против пенса, что вот прямо сейчас Алек смотрит на тебя и желает сбросить это Бремя; он говорит: «Скинь его, дружок!» – и уж больно ему хочется, чтобы ты его услышал. Ей-богу, он сейчас смеется и плачет: смеется, ибо пребывает в блаженстве, и плачет, ибо ты еще во мраке.
Дункан кивал, слушая приятный успокаивающий голос мистера Манди и забавные странные слова: «скинь», «Бремя», «Заблуждение», «дружок», но в душе ничему этому не верил. Хотелось думать, что Алек сейчас в тех пределах, какие описывает мистер Манди; Дункан старался представить его в солнечном сиянии, среди цветов, улыбающимся... Но Алек был совсем другой: он считал банальным разгуливать в парках и скверах или скупнуться в пруду, он вообще редко улыбался, стесняясь гнилых зубов.
Дункан посмотрел на мистера Манди.
– Тяжело мне, – просто сказал он.
Мистер Манди помолчал. Затем медленно встал, подсел к Дункану и левой рукой с сигаретой обнял его за плечи. Он заговорил тихим, доверительным тоном:
– Когда тебе плохо, думай обо мне, а я стану думать о тебе. Как оно так? Ведь мы с тобой схожи: на будущий год и мне отсюда выходить. Пора на пенсию, понимаешь ли; мне это тоже чудно, и, может, еще чуднее, чем тебе; не зря же говорят: охранник проводит в тюрьме полсрока зэка... Так что, думай обо мне, как станет тяжело. А я подумаю о тебе... Не скажу, как отец, ведь у тебя есть свой батюшка, а буду вроде дядюшки, который думает о племяннике. Годится?
Он взглянул на Дункана и потрепал его по плечу. С кончика сигареты на колено Дункана упал столбик пепла; свободной рукой мистер Манди аккуратно его смахнул, и рука осталась лежать на коленке.
– Все хорошо?
Дункан опустил взгляд и тихо ответил:
– Да.
Мистер Манди снова потрепал его по плечу.
– Умница. Ведь ты особенный мальчик, ты знаешь это, а? Очень особенный. А для таких особенных мальчиков все оборачивается хорошо. Вот сам увидишь.
Еще секунду его рука оставалась на коленке Дункана, затем пожала ее, и мистер Манди поднялся. В конце зала распахнулись ворота – с работы привели заключенных. Зашаркало множество ног, загремели лестница и железные площадки. Слышался голос мистера Чейса: