Улицы вновь стали безлюдными; они прошли под железнодорожным мостом и почувствовали, как незримо поменялась атмосфера города: возникло ощущение неестественно открытого пространства. Хелен мысленно проскальзывала за тонкую фанеру временных ограждений, окаймлявших тротуары, к грудам развалин, обгорелым и разбитым пожиткам, обнаженным стропилам и раззявленным подвалам. Они с Джулией шли молча, завороженные странным зрелищем. Остановились у ступеней собора; Хелен запрокинула голову, пытаясь разглядеть очертания несоизмеримо громадного силуэта, маячившего на фоне темного неба.
– Сегодня днем я смотрела на него с Парламентского холма, – сказала она. На секунду Хелен забыла, что еще беспокойно выглядывала Макленбург-Сквер. – Он будто нависает над Лондоном! Точно огромная жаба.
– Верно. – Джулию слегка передернуло. – Сама не могу понять, как я к нему отношусь. Все говорят, какое счастье, что собор не пострадал, но... не знаю, мне он кажется нелепым.
– Вы же не хотите, чтобы его разбомбило? – уставилась Хелен.
– Уж лучше пусть разбомбит его, чем какую-нибудь семью в Кройдоне или Бетнал-Грин. Расселся тут, как... нет, не жаба, а как здоровенный Юнион-Джек... как Черчилль, мол, «Британия сдюжит», и все такое, словно это вполне нормально, что по сию пору идет война.
– Так он и говорит, что все нормально, разве нет? – тихо спросила Хелен. – В смысле, пока у нас есть собор Святого Павла... я не имею в виду Черчилля или флаги... Но пока цел собор, цело все, что он олицетворяет, – ну, то есть изящество, здравый смысл... великая красота... – значит, есть за что сражаться. Разве не так?
– Думаете, война идет ради этого?
– А ради чего?
– По-моему, ради нашей любви к дикости, нежели любви к прекрасному. Мне кажется, дух, что вошел в стены собора, оказался жидковат и теперь облетает, отшелушивается, точно позолота. Раз он не уберег нас от прошлой войны и всего нынешнего – Гитлера и фашизма, ненависти к евреям, гибели под бомбежками женщин и детей в городах и поселках, – какой в нем толк? Какая ему цена, если приходится рвать жилы, дабы его сохранить, а старикам дежурить на крышах церквей, чтобы вениками сметать зажигалки! Насколько он проник в человеческую душу?
Хелен вздрогнула, пораженная внезапной горечью этих слов и промелькнувшей в Джулии мрачностью, пугающей и непостижимой.
– Если б я так думала, – тихо сказала она, коснувшись руки Джулии, – мне бы захотелось умереть.
Секунду Джулия не шевелилась, потом переступила на месте, шаркнула ногой и пнула камушек.
– Видимо, на самом деле я так не думаю, иначе мне бы тоже захотелось умереть. – Голос ее просветлел. – О таком нельзя думать, верно? Лучше сосредоточиться... – наверное, она припомнила людей, которые с подушками спускались в метро, – на цене гребешков, свинины и луковиц. Или сигарет. Кстати, не желаете закурить?
Они засмеялись, мрачность рассеялась. Хелен выпустила руку Джулии, и та достала сигареты, чуть неловко из-за перчаток. Чиркнула спичкой, желтое пламя выхватило из черноты ее лицо. Хелен склонилась к огню, выпрямилась и не смогла двинуться – глаза вновь ослепли. Джулия потянула ее за руку, и она послушно шагнула следом.
Чуть позже Хелен разглядела, куда они направляются – в район за собором.
– Туда? – удивленно спросила она.
– А что? Хочу вас кое-куда сводить. Если держаться дороги, пожалуй, дойдем.
Собор остался позади; через пару минут они подошли к полосе битых камней и бетона, которая некогда была Кэннон-стрит, а теперь представляла собой скорее намек на дорогу, ее призрак в ландшафте, что сошел бы за деревенское раздолье. Небо словно раздалось и обманчиво посветлело, но, как и прежде, расстилавшийся перед ними разор был не столько виден, сколько угадывался – в кромешной тьме взгляд ни за что не цеплялся. То и дело Хелен проводила рукой по глазам, будто смахивая пелену вроде налипшей паутины. Казалось, они пробираются сквозь мутную воду – так чужеродна была густая тьма, пропитанная жестокостью и гибелью.
Лучи фонариков бежали у самой земли, следуя за бледной линией тротуарной бровки. Если мимо проезжали легковушка или грузовик, Хелен с Джулией останавливались и, чувствуя под ногами крошево из земли, веток и щебня, прижимались к хлипкому ограждению, отделявшему тротуар от развалин.
– Помнится, я шла здесь в первый день нового сорок первого года, – сказала Джулия. – Пробраться было почти невозможно, даже пешком. Я пошла взглянуть на разрушенные церкви. Наверное, с тех пор разрухи еще добавилось. Вон там, – она кивнула через левое плечо, – должны быть останки церкви Святого Августина. Уже тогда зрелище было жуткое, а потом ее снова разбомбило; кажется, в самом конце прошлого «блица», да?
– Я не знаю, – ответила Хелен.
– По-моему, тогда. А впереди, вон, видите... – Джулия показала рукой, – все-таки можно разглядеть... там – все, что осталось от церкви Святой Милдред на Бред-стрит. Такая жалость...
Они шли, и Джулия перечисляла церкви: Сент-Мэри-ле-Боу, Сент-Мэри-Олдермэри, Святого Якова, Святого Михаила; казалось, она вполне ясно различает контуры их обветшалых башен и обломанных шпилей, тогда как Хелен пыталась вообще разглядеть храмы. Время от времени луч фонарика Джулии скакал по пустырю, указывая, куда смотреть; световой кружок выхватывал куски битого стекла, пятачки заиндевевшей земли и находил краски – бурую зелень и серебро крапивы, папоротника и чертополоха. Раз в луче заблестели глаза какого-то существа.
– Смотрите, вон!
– Кошка?
– Лиса! Видите, рыжий хвост!
Зверь метнулся, быстрый и переливчатый, точно стремительный ручей; лучи фонариков пытались его сопровождать. Потом Джулии и Хелен выключили фонарики, прислушиваясь к шелесту листьев и шороху земли. Вскоре стало жутковато. Подумалось о крысах, гадюках и бродягах. Прибавив шагу, они поспешили прочь от пустырей в укрытие улиц за станцией «Кэннон-стрит».
Там размещались конторы и банки; одни здания, выпотрошенные еще в 1940-м, так и стояли бесхозными, другие использовались, но в этот час субботнего вечера определить точное состояние любого из них было невозможно: все имели равно призрачный вид, по-своему более зловещий, чем пустыри на месте домов, полностью разрушенных взрывами.
Если возле Ладгейт-Серкус улицы были тихи, то здесь они казались абсолютно пустынными. Лишь иногда глубоко под разбитыми тротуарами слышалось громыханье поездов метро, словно орды громадных верещащих тварей продирались сквозь городские стоки; в известной степени, так оно и есть, подумала Хелен.
Она крепче ухватилась за руку Джулии. В затемнение покидать знакомые места всегда было тревожно. В душу закрадывалось своеобразное чувство – смесь паники и ужаса: словно идешь по стрельбищу, а на спине у тебя мишень...
– Нужно быть сумасшедшими, чтобы здесь оказаться, – прошептала Хелен.
– Это была ваша идея.
– Я знаю, только...