— А это на кой? — спросил Том, пожирая Себастьяна взглядом, пока тот обматывал торс ватином.
Себастьян, который этим утром еще раз зашел на Розмэри-лейн и посетил несколько лавочек, закрепил край ватина булавкой и потянулся за новой широкой рубашкой.
— Сегодня я мистер Сайлес Бомонт, толстый, состоятельный, но не особенно воспитанный торговец из Ханс-таун, который хочет, чтобы художник написал портрет его дочери. Пока я буду убалтывать мистера Донателли взяться за эту чрезвычайно важную работу, ты пошныряешь в округе и послушаешь, что соседи расскажут о нашем друге Джорджио. — Он нацепил на нос очки и принял солидный, хотя и несколько занудный вид. — И конечно, все это как можно незаметнее. Том фыркнул.
— Вы меня за дурака, что ли, держите?
— Да вряд ли.
Замотав вокруг шеи два платка, Себастьян сделал ее толще в два раза, чем на самом деле. У него были седые волосы, как и полагается немолодому человеку, а умело наложенный театральный грим углубил морщины на лице.
— Как покончишь с этим, разузнай о даме, которая довольно часто посещала мистера Донателли. Молодая привлекательная женщина с золотистыми волосами. Ее звали Рэйчел Йорк.
Том смерил его задумчивым взглядом сузившихся глаз.
— Вы говорите про ту девку, что шлепнули несколько дней назад в церкви Сент Мэтью?
Себастьян с удивлением глянул на него.
— Она самая.
— Это из-за нее у вас легавые на хвосте?
— Если твои непонятные слова означают, не та ли это женщина, в убийстве которой меня обвиняют, то я отвечу — да.
Себастьян влез в свой новый большой сюртук.
— Вы думаете, этот итальяшка ее пришил?
— Не знаю. Возможно. Или, может быть, разговор с ним натолкнет меня на мысль, кого еще мне надо искать по этому поводу.
— А, так вот что вы затеяли! Думаете, если раскопаете, кто это сделал, легавые перестанут вас выслеживать?
— В общем, да.
— А кто еще-то мог ее так, а?
Себастьян, уважая способности и проницательность Тома, вкратце изложил ему содержание своих разговоров с Хью Гордоном и Лео Пьерпонтом.
— Хм, — сказал мальчик, когда Себастьян закончил. — Я бы поставил на кого-то из иностранцев.
— Может, ты и прав, — согласился новоявленный сыщик, потянувшись за тростью. — Но, по мне, лучше смотреть непредвзято.
Опрятное трехэтажное здание под номером тридцать два по Олмонри-террас не соответствовало представлениям Себастьяна об обители художника, с трудом зарабатывающего на кусок хлеба. Жилые помещения располагались на втором этаже, маленькая надпись от руки над наружной лестницей указывала наверх. Для человека, всего год назад рисовавшего театральные декорации, Донателли действительно неплохо устроился.
Себастьян с шумом, как и следует одышливому, самоуверенному толстяку торговцу, стал подниматься по лестнице. На верхней площадке он заметил дверь со стеклянными окошечками, сквозь которые просматривалась комната, неожиданно светлая из-за множества больших окон, как и стекло на двери, не занавешенных. В центре комнаты стоял молодой человек с палитрой и кистью в руке, задумчиво рассматривая закрепленный на мольберте большой холст.
Себастьян постучал, но молодой человек не оторвался от созерцания своего холста. После третьего стука Себастьян просто открыл дверь и вошел в теплый запах скипидара и масла.
— Здасссьте, — с вульгарной сердечностью произнес он, похлопывая руками, как человек, только что вошедший с холода. — Я стучал, но мне не открыли.
Молодой человек быстро обернулся, прядь темных волос упала ему на глаза. Он поднял рассеянный взгляд.
— Да?
Кэт называла его романтичным. Себастьяну это определение все время казалось странным, но теперь он понял, почему она так говорила. Итальянец был высок ростом, широкоплеч и напоминал красивого пастуха или трубадура с венецианских полотен двухвековой давности. Кудрявые темно-каштановые волосы обрамляли лицо с большими бархатными карими глазами, классическим носом и полными, чувственно изогнутыми губами ангела с картин Боттичелли.
— Я ищу мистера Джорджио Донателли, — сказал Себастьян.
Тут он понял, что в комнате горит не одна, а три жаровни. Юноша явно тосковал по теплу Италии. А Себастьяну пришлось сожалеть о двух платках и ватине, которыми он обмотался.
Художник положил палитру и кисть на ближний столик.
— Донателли — это я.
— Меня зовут Бомонт. — Себастьян выпятил живот и принял горделивую позу. — Сайлес Бомонт. Из компании «Трансатлантической торговли Бомонта». — Он пронзил художника выжидательным взглядом. — Вы, конечно же, слышали о нас.
— Думаю, да, — медленно ответил Донателли, явно не желая подвергать себя риску обидеть потенциального заказчика, задев его чувство собственной значимости. — Чем могу служить?
Художник говорил по-английски хорошо. Даже очень хорошо, как раз с таким легким акцентом, который лишь усиливал ауру романтичности. Он явно уже долго жил в Англии.
— Ладно, тут такое дело, видите ли. Вчера я говорил с лорд-мэром, где бы мне найти кого-нибудь, кто бы нарисовал мою дочку Сьюки — ей уже шестнадцать, моей Сьюки, — и он, между прочим, упомянул вас.
— Вам не стоило утруждаться и приходить сюда, — сказал Донателли, окидывая студию беспокойным взглядом хозяйки, которую застали за мытьем полов.
Себастьян лишь отмахнулся.
— Я хотел посмотреть ваши картины, да не две-три, выбранные вами. Я всегда говорю — не покупай лошади, пока не посмотришь на стойло. — Он обвел комнату любопытным взглядом. — Надеюсь, у вас что-нибудь есть?
Донателли взял тряпочку, чтобы очистить руки.
— Конечно. Идемте.
Все еще вытирая руки, он провел его через открытые двери в заднюю комнату, заставленную десятками больших и малых холстов.
— Ага! — сказал Себастьян, потирая ладони. — Это куда больше, чем я ожидал!
Он и правда очень хороший художник, решил Себастьян, медленно обходя комнату. В картинах молодого итальянца, в отличие от сентиментальной, льстивой формальности Лоренса или Рейнольдса, присутствовали живость и игра света. Виконт замедлил шаг. Его уважение к таланту юноши все возрастало, по мере того как он изучал наброски, широкие драматические полотна и маленькие эскизы. Затем он подошел к полотнам, повернутым лицом к стене, и с любопытством потянулся к одному из них.
— Мне кажется, это не совсем то, что вам нужно, — подался вперед Донателли.
Себастьян остановил его, вглядываясь в портрет Рэйчел Йорк. Портрет не собственно девушки, а актрисы в образе Венеры, выходящей из морской пены. Плавность очертаний ее тела была столь реалистична, что с картины смотрела не идеализированная мифическая богиня, а суть женской чувственности.