Может, и не люди вовсе проникли в старое укрепление, а бесплотные духи, которым не помеха запоры и стены? Черные капюшоны надвинуты глубоко, что под ними — не разглядеть… Нет, вряд ли стали бы духи кутаться в плащи, защищаясь от порывов ветра.
Или эти двое боялись, как бы не подхватил ветер их слова и не бросил в город?
Если и так — кто их подберет, эти слова? Город пуст, словно вымер. Мертвым семенем они упадут в пыль, а утром ветер, задремавший перед рассветом, снова зашевелится, заворочается, стирая все следы… И никто ничего не найдет — просто потому, что искать не будет.
Но семя взойдет.
— Коронация…
— Дело решено…
— Гвардия… На обучение…
— В Храме Вольных, говоришь?..
Странный голос. Сиплый, сдавленный, с посвистом. Неживой. Словно не из горла вырывается, а из полой кости, до дыр источенной веками. Не холод в нем слышится, лишь пустота — бесконечная, незаполнимая.
— И Молот, Молот… — шебуршит пугливой крысой второй голос. — Вот уже с-с-семь дней… Хиг-гарт… Наверш-ш-шие…
И вправду духи… Кому под силу проникнуть сквозь завесу, что прикрывает кабинет епископа Коота? Самые опытные маги на службе Инквизиции сплели эту ловчую сеть. Ни заклинание, ни сущность, созданная враждебной волей, не почувствует ее присутствия, пока не наткнется на нее и не запутается в тенетах. Неужели найдется сила, что сумеет проникнуть сквозь все незримые вуали, не потревожив их?
Такая сила есть. Имя ей — предательство.
Ветер, затаив дыхание, ловит обрывки слов, но напрасно. Они выскальзывают у него из пальцев — колючие, комканные, точно прошлогодние листья. Сразу и не поймешь, то ли это имена, которых никто не слышал, то ли слова неведомого языка. Ясно одно: большие беды ждут и Туллен, и некоронованного императора Адрелиана.
— Нет силы сильнее духа… — дышит пустотой сиплый голос. — Но сила — это лишь сила. Она служит тому, кто ее направляет…
Что-то потревожило тишину ночи. Поднялся ветер, разметал черные лохмотья облаков. Три луны загорелись на небе — словно проснулась неведомая трехглазая тварь и смотрит сонными светящимися глазами без зрачков. Но зря таращится: под глубоко надвинутым капюшоном сипуна лишь темнота.
Рассердилась тварь, дунула, но капюшон смахнуть не смогла. Лишь туже запахнулись полы черного плаща. И странное дело: кажется, будто черная ткань не на человеческое тело наброшена — на воронье пугало, что кто-то потехи ради выставил на башне.
А затем внизу послышался стук деревянной колотушки, быстро приближавшийся, дозор ночной стражи шел обходом по спящему городу.
И разговор смолк.
* * *
Ночь прошла. Наступило утро. И, словно салютуя ему, два платана, растущие у Конных ворот, радостно размахивали своими пальчатыми листьями. Ворота назывались Конными потому, что прямо за ними располагались дворцовые конюшни, и именно отсюда некогда выезжали в город пышные верховые кавалькады. Какими ворота были до Катаклизма — никто и не вспоминает. Однако весьма прочными. Во времена Смуты через них проник во дворец монах-расстрига Джайрис Карий со своими троллями, и зеленокожим верзилам пришлось изрядно потрудиться, чтобы высадить створки.
Джайрис не продержался во дворце и двух недель. Маг он был никудышный, а правитель — и того хуже. Через две недели в Туллен вернулся Адрелиан — тогда еще командующий городского гарнизона. Вернулся с победой, разбив армию самозванца, объявившего себя чудесно спасенным принцем Лорисом — уж кому не знать Лориса, как Адрелиану, который сам учил наследника воинскому делу и мудрости полководца!
Их кровь пролилась на плахе в один день и час — и лжепринца, и вышвырнутого из дворца расстриги, затевать долгие судебные процессы не было ни времени, ни возможности. И на том же помосте, на коврах, наскоро застеленных поверх кровавых пятен, состоялась в тот же день еще одна церемония.
Адрелиана, с благословения Хильдиса Коота, епископа церкви Пресветлого Сеггера, при поддержке Инквизиции и круга капитанов-настоятелей Храма Вольных, провозгласили лордом-регентом. Дабы он правил, пока не объявится настоящий наследник престола… С тех пор прошло двенадцать лет, а наследники не объявились.
Искореженные в дни мятежа Конные ворота кое-как приладили на место, заколотили дощатыми щитами. Когда Адрелиан стал восстанавливать дворец, на старые петли привесили простые деревянные створки, выкрашенные темно-зеленой краской — точно под цвет лапчатых платановых листьев, — а в одной из створок проделали порт-батард, проще говоря — небольшую калитку.
Ей и до сих пор пользовались — правда, нечасто.
Вот и сейчас калитка отворилась, и на улицу вышел человек.
Больше всего он напоминал отставного гвардейца. Кажется, ушел человек с военной службы и решил: сменил ты форму на широкие полотняные штаны и суконную безрукавку поверх простой рубахи — и вот ты уже простой горожанин. Но тело не сразу забудет годы походов, рука не сразу отвыкнет от тяжелого меча-полуторника из харабанской стали. Того и гляди расправятся плечи, и шаг станет тверже, и зоркие серые глаза блеснут металлом, да и в голосе появятся командные нотки. И станет ясно: воин не из простых. Командовал не просто плутонгом — ротой… а то и смотри повыше.
За воротами начиналась улица с тем же именем, тоже Конная. С нее бывший гвардеец свернул на Пряжный переулок, и впрямь такой узкий, что разве что веретено с пряжей прокатится. Оттуда — на Хлебную улицу, над которой с рассвета до заката витает томительный аромат топленого молока и горячих булок, а булыжники на мостовой припудрены мукой…
В лавке, что вся разрисована зелеными и оранжевыми цветами, отставник немного задержался: купил знаменитый хлебец из заварного ржаного теста, куда добавляют еще дробленые семечки и мелконарезанные вяленые персики, затем поболтал с носатым булочником.
— …Да на нашей улице, кроме меня, только и выжили, что Иллина-пирожница — она с детьми в подвале пять дней сидела, — рассказывал словоохотливый торговец. — Да Маран еще, но он-то лавку нынче продал и к племяннику перебрался. Племянник у его отыскался, так ведь? Он же к магу в ученики пошел, перед самым этим Катаклизмом… Теперь вот воду нашел, замок поставил, людей завел — знаете, от Аврела два конных перехода… Большой человек! А от роду ему… дайте вспомню… да, двадцать пятый год только пошел, вот подумайте!
— На наместника не жалуется?
— Да какое жаловаться, на наместников! Все говорят: под себя не гребут, а порядок блюдут. Вот раньше — тесть мне рассказывал, он от своего сая к нам сюда сбежал, не выдержал. Тот с крестьян драл, с купцов проезжих драл, да еще дочек крестьянских… сказать стыдно, первым пользовал, и нет чтоб отблагодарить, — на улицу выкидывал, побитыми. Нет, понятное это дело, когда сай простую девку пользует. Так ты хоть лоскут ей на юбку дай, так ведь?.. А этот… Я вам вот что скажу… — лавочник подался вперед, перегнулся через прилавок и поманил сероглазого покупателя, чтобы тот нагнулся поближе: — Грех, конечно, так говорить, но наследники-то престола… Не объявились, и слава Пресветлому Сеггеру. Пусть лорд Адрелиан правит, как правил. Вы вот были в городе, когда Катахлизма проклятая приключилась? Вижу, не были… ох, повезло вам! Боги вас сохранили. Первый день и на улицу не выйти: зарежут и не спросят. А на другой день глядим — гвардейцы. Начали порядок наводить. И указ вышел: мародеров этих, воров, убивать на месте. Воду опять-таки давать начали. Потому как без воды, сами знаете… А кто магов-то наших подвиг, чтобы они воду давали? Он же, лорд Адрелиан! К нам люди, почитай, отовсюду стекались. Голодные, раненые… Таких страхов нарассказывали — ночью не уснешь. А теперь-то задышал народ, твердую власть почувствовал… И будущее впереди, так ведь?