— А я никогда не могла наесться, — ответила Вера. — Пока мне не стукнуло десять, я ела и ела.
Пристальный ничего не выражающий взгляд карлика на мгновение остановился на ней.
— В любом случае, именно так себя чувствуешь, когда живешь в коробке, — сказал Дай-Ротик. — И представь вспышку света, когда ты наконец-то приоткрыл крышку!
Бузина вскоре уступила место группам истощенных березок. Здесь в неглубоких долинах вдоль длинных отрогов бежали ручейки — их дно напоминало мостовую, вымощенную булыжником медового цвета. Несколько дубов росло среди валунов размером с дом, которые застыли на террасе, образованной древними речными наносами.
— Здесь так пусто! — воскликнула Вера.
Карлик рассмеялся.
— На юге такое место назвали бы «плазой», — сообщил он, явно гордясь своими познаниями.
— Если об этом месте узнают, по праздникам здесь будет полно народу.
Однако, пройдя с милю — все это время местность плавно повышалась — они достигли края плато. Дальше начинались торфяники, изрезанные глубокими оврагами — казалось, землю кромсали ножом. Склоны оврагов были крутыми, черными, по дну текла рыжая вода. Камни, похожие на битую плитку, усыпали берега. Мороз склеил их в причудливые многогранники. Ветер носился над равниной, и от него не было спасения. Если оглянуться, еще можно было разглядеть Врико, но создавалось впечатление, что до города миль пятнадцать, а то и двадцать. Он казался нагромождением игрушечных башенок. В лучах заходящего солнца они выглядели хрупкими, а их очертания расплывались.
— Вот это уже на что-то похоже, — проговорил Дай-Ротик.
Эгон Рис осторожно перебрался через один водораздел, сложенный какими-то мелкозернистыми массами, потом через следующий. Он так и брел от одной ямы до другой — похоже, в них когда-то добывали торф, — пока не почувствовал, что должен остановиться. Возможно, его лишала сил мысль о стычке, оборвавшейся, точно фраза на полуслове. Происходящее не вызывало у него ни малейшего интереса. Но стоило Вере позволить, и он склонялся ей на плечо, начинал рассказывать об «Аллотропном кабаре» так, словно она никогда там не была; о прелестной маленькой танцовщице, о том, как мастерски она танцевала, как здорово изображала животное, которое, по его мнению, просто не могло существовать.
— Я был поражен! — повторял Рис. И каждый раз после этих слов он останавливался и осматривал свою одежду, словно проверяя, не слишком ли перемазался.
— Да на здоровье, — отозвалась Вера, решив, что он болен.
Когда стемнело, Рис уже спал… и все-таки сквозь сон услышал, как карлик бормочет в темноте, потому что очнулся и сказал:
— На рынке, когда была жива моя мать, только и было слышно: «Живо, принеси коробку засахаренных анемонов. Давай, Эгон, поживей…»
Почти сразу он снова начал проваливаться в сон — рот у него приоткрылся, голова склонилась набок, — а он все твердил, как маленький мальчик, с тоской и негодованием: «Давай, поживей! Давай, поживей! Давай, поживей!»
И смеялся.
Утром, открыв глаза и обнаружив себя посреди Всеобщего Пустыря, он уже этого не помнил.
— Посмотри! — воскликнул юноша, помогая Вере подняться. — Ты только на это посмотри!
Он весь дрожал от волнения.
— Ты когда-нибудь видела, чтобы ветер был таким холодным?
Плоская, пепельно-серая равнина тянулась до самого горизонта, не перегороженная ничем. Ветер принес слабый запах — так пахнет от выгребных ям в сырую погоду. Пятна света ползали по равнине, и она казалась дном гигантской жестянки, наполненной дождевой водой, а города больше не было видно, сколько ни вглядывайся. Отсюда равнину покрывал слой чего-то рыхлого, наподобие пепла. Стоило сделать шаг — и пепел поднимался, открывая миллионы ржавых обломков машин, похожих на детали часового механизма. Скоро клубы пепла стали плотными и серыми, как тучи. Вера перестала понимать, где заканчивается одно и начинается другое.
Рис бодро шагал вперед. Он заставлял карлика рассказывать о пустынях, которые тот посетил. Насколько они велики? Каких животных он там видел? С минуту он слушал акробата, потом с довольным видом сообщал: «Думаю, нигде не было такого мороза, как здесь» или: «Я слышал, на юге вы обзавелись ленивцем-альбиносом». Потом остановился поднять что-то похожее на очень длинный тонкий побег, с удивительным изяществом обмотавшийся вокруг самого себя. Должно быть, это были останки какой-то огромной, но хрупкой стрекозы.
— Как думаете, что это может быть? По вашему опыту? Карлик, который этой ночью толком не выспался, ничего не ответил.
— Я бы мог идти так целую вечность! — воскликнул Рис, подбрасывая стрекозу в воздух. Но позже он, похоже, снова почувствовал усталость и начал жаловаться, что они идут целый день, а ради чего — непонятно.
— Как вы это объясняете? — спросил он, в упор глядя на карлика.
— Меня сейчас только одно волнует, — буркнул тот. — Где бы отлить.
Он отошел в сторону и, удовлетворенно пыхтя, пустил толстую желтую струю.
— Ф-ф-фу!
Вернувшись, он потыкал пепел носком ботинка и сообщил:
— Радует меня это. Только полюбуйся. Можно хоть весь день поливать, и никто тебе слова не скажет… Ого, думаю, там уже что-то выросло! Карлики более плодовиты, чем обычные люди.
Этой ночью Рис снова проснулся, перекатился набок, обхватил руками согнутые коленки и с неопределенным выражением лица уставился на Веру Гиллера. Потом, поняв, что смотрит сквозь нее — а может быть, и от порыва ветра, который дунул ему в спину, — вздрогнул и снова закрыл глаза.
— Когда я первый раз тебя увидела, тебе рассекли щеку, — обратилась Вера к Эгону. — Помнишь? Потек крови… и на конце — одна прекрасная капля, готовая вот-вот упасть.
— И тебя это зацепило, верно?
Балерина уставилась на него.
Молодой человек отвернулся и начал раздраженно разглядывать Пустырь. Они шли уже три дня, а то и четыре. Эгону это нравилось. Он засыпал усталым, а просыпался бодрым и полным сил. Но сейчас его охватило разочарование. Ничего не происходило. Карлик, похоже, не мог толком объяснить, что они ищут. Иногда Рису казалось, что он замечает что-то краем глаза, но оно двигалось слишком быстро, исчезало, словно скрываясь за углом невидимого здания… Это не могло быть насекомое — скорее призрак или иллюзия, предваряющая чье-то появление. Поначалу Эгона это раздражало, но теперь… пусть хоть так, чем никак.
— Я повредила колено, когда танцевала Феклу в «Баттенбергском пироге». Там такая сложная цепочка шагов — даже Лимпэни ничего сложнее не смог бы придумать. После них ноги просто деревянные. Это было настоящее мучение — спуститься по лестнице, чтобы помочь тебе…
Рис присвистнул.
— Держите меня!
— Я та саранча, что привела тебя сюда, — внезапно призналась Вера.