И он откинул капюшон и рассмеялся сухим, древним, загадочным смехом — Целлар, Повелитель Птиц…
Целлар, Повелитель Птиц…
Целую вечность он прожил в пятиугольной башне, затопленной подводным сумраком. Все это время вокруг мерцали и тикали приборы, а датчики лизали потревоженный воздух, отмечая появление новых предметов и смену времен года. Теперь он пришел, оставив холодные засоленные болота и эстуарии, завывания ветра, горбатое море и вопрошающие крики полярной крачки. Он пришел, оставив позади войну Двух королев, своих металлических птиц, гибнущих тысячами. Он пришел из давнего забытого сна-мечты о Срединной эпохе, покачивая головой при мысли о боли и красоте — брат-близнец демиургов долгой Послеполуденной эры Человечества!
Чему он был свидетелем? Тому, что нам никогда не доведется увидеть? Тому забытому, что мы вряд ли сможем вообразить?
Линии и фигуры на его удивительном одеянии корчатся и дрожат, как измученные инопланетные животные. Геометрия помнит, хотя он, возможно, забыл.
— Все изменилось, — вздыхают они. — Ничего не осталось от того прекрасного мира, он исчез, и с ним пришел конец всему. Башни, что возвышались над этими пустошами, теперь рухнули. Мир, чье вращение они остановили на тысячелетия, снова пришел в движение. Мы не находим здесь ничего подобного тому состраданию, чистому, беспощадному и бесплодному; ничего подобного той жестокости, подчиненной строгим закономерностям; не находим ничего похожего на искусство. Успокоился безбрежный воздушный океан, который они наполняли гулом под сенью пяти рукотворных планет, посылая свои поэмы в ледяное пространство. Их библиотеки лежат раскрытой книгой, но ее читают лишь ветры пустыни, стих последний звук их шелестящего шепота. Так же исчезнете и вы, философы и шуты, все вы — те, кто лихорадочно цепляется за звезды…
Целлар. Десять тысяч лет, что когда-то принадлежали лишь ему, годы, подобные ударам сердца! Фигуры на его одеянии могли бы рассказать нам об этом. Они — след самого Времени; возможно, он этого не знает, но мы знаем.
Целлар, Повелитель Птиц! Теперь слово ему…
Все собрались в тронном зале, кроме Эльстата Фальтора.
…По слухам, он в это время бежал по грязным переулкам Артистического квартала, вверх по холму, к подножью заброшенной обсерватории, и безумие исказило его величавые черты. По слухам, он в третий раз за месяц покинул Вирикониум — без коня, без доспехов. Его грудь вздымалась, и прошлое гналось за ним по пятам. Низкий Город очарован…
Королева спокойно сложила руки на коленях. У ее ног сидит на пятках Гробец-карлик, ковыряя в зубах ножом. Фей Гласе из исчезнувшего Дома Слетт, очень нарядная в новом плаще, шепчет какую-то ерунду Королевскому зверю. Что до Галена Хорнрака, он стоит в стороне, похожий лицом на смерть. Все ждут… возможно, не ждет только безумная женщина. Вокруг плавают занавеси, сотканные из света и завихрений зеркального воздуха. Пять ложных окон чуть дрожат, показывая пейзажи, которых не найти нигде в королевстве.
Во Времена Саранчи нам дано видеть такие вещи.
— Госпожа моя, — начинает Целлар, поклонившись Метвет Ниан. — Как вам известно, я принимал участие в войне против Севера — в некотором смысле. Но та война, можно сказать, стала для меня гибелью. Война разрушила мое убежище, уничтожила моих птиц. Горькая потеря… Прошло много лет, прежде чем я смог с этим смириться, и с тех пор моя жизнь стала весьма занятной. Я вернулся. Я нахожу, что королевство очень изменилось, и боюсь, что мои вестники, которые прибудут в самое ближайшее время, лишь подтвердят мои сомнения. Восемьдесят лет прошло с тех пор, как я послал иридиевого стервятника к тегиусу-Кромису, который жил тогда в своей башне посреди рябиновой рощи. Мне жаль, что его нет с нами сегодня, когда нам снова брошен вызов. Хотя он считал себя поэтом, у него был великий дар — убивать. В нынешних обстоятельствах нам снова нужен такой вождь. Почему? Если это нужно объяснять, мне придется ненадолго обратиться к событиям войны Двух королев…
То, что мне удалось пережить нападение воинства Кэнны Мойдарт, удивляет меня не меньше, чем вас — тех, кто видел меня, когда я был окружен и не мог даже надеяться на спасение. Мои птицы были уничтожены или разлетелись. Гетейт Чемозит захватили тропинку, ведущую к башне. Их судно удалось подбить в начале перестрелки, но у них осталось орудие, устройство которого для меня непостижимо. Я оказался заперт в своей башне. У меня был целый арсенал, но мне так и не хватило ума исследовать его. Начался бой, где я был единственным существом из плоти и крови — и мог лишь наблюдать, бессильный, испуганный. Камень шипел под огнем их орудий и стекал каплями… Мои орудия заставляли воду эстуария кипеть, и волны бились о берег! Утесы глотали эхо и ревели в унисон с морем, каменная пыль сыпалась к их древним подножиям, забывшим время своего рождения, точно известка с ветхой стены. Над водой висела пелена раскаленного дыма, и в нем мелькали эти ужасные механические создания — они сходили со своего корабля, снова поднимались на борт, и я видел, как мерцают их мрачные желтые глаза. Кажется, их защищала какая-то хитро сработанная броня.
День уступил долгой ночи с ее синими туманами и колкими блуждающими огоньками. Становилось ясно: башня больше не выдержит. Она стонала в муках, скорбя по самой себе. Ее купол вращался беспорядочно, разя несуществующих врагов. Ее орудия били каждые пять-шесть минут, но с каждым разом ветвистые молнии, которые они выпускали, оказывались чуть более тусклыми. Скоро ее основание зашаталось. Башня была обречена. Я знал, что не смогу пережить ночь на поверхности. Даже если я одержу победу, она будет равносильна поражению: через два часа после того, как тегиус-Кромис вывел остальных в безопасное место за утесы эстуария, воздух и вода были заражены неким излучением — оно по сей день отравляет рыбу, хотя прошло много лет. Башня стонала, электрические голоса, запертые в ней, как птицы в клетке, вопрошали меня на странных языках, придуманных лишь для войны, просили помощи, совета. Я ничего не мог сделать. Я покинул ее, чувствуя себя предателем, и спустился в подвалы, рассудив, что спасусь в туннелях, по которым вы ушли днем.
Тщетно. Дно эстуария опустилось. Уцелевшие проходы затопило горячей грязью или кипятком. Лишь в один мне удалось проникнуть, и некоторое время я брел по нему. Глухие удары орудий, долетая издалека, подгоняли меня… пока я не понял, что оказался в неизвестной мне части туннелей. Я расскажу лишь о немногом из того, что нашел там. Очень многого я не понял. Очень многое я хотел бы забыть.
Звуки сражения, доносящиеся сверху, медленно, но верно становились все глуше, все призрачней… пока я вовсе не перестал их различать. Как долго это продолжалось, я не знаю. Кто победил, я затрудняюсь сказать. К тому времени, как я нашел путь назад на поверхность, расплавленный камень снова застыл, башня стала похожа на огарок свечи, а Чемозит исчезли вместе со своими орудиями. Два рыболова-скопы кружили над серой водой; на утесах царила тишина. Прошло много времени.
Я давно догадался, что под моей башней должно существовать нечто подобное. Лабиринт лежал у меня под ногами, подобно новому континенту, но что-то мешало мне заняться его изучением. Я чувствовал: это подземелье слишком тесно связано со своим тысячелетним прошлым. Эхо Послеполуденной эпохи еще не умерло в нем. Но эхо нельзя запереть в подвале: оно будет слышно и на поверхности, все время рождая ощущение, будто у вас за спиной только что закрылась дверь. «Выбор невелик, — решил я. — Наверху меня ждет только смерть».