После полумрака, царящего в коридорах, свет неоновых ламп показался почти ослепляющим. Лампы явно появились здесь недавно, и электричество проводили в спешке, заботясь не столько о внешнем виде, сколько о том, чтобы никакая случайность не повредила проводку. Сеть запитывалась от генератора — свет неровно, чуть заметно пульсировал. Старая система, очевидно, была обесточена, когда лабораторию закрыли, и конусообразные плафоны с круглыми двухсотваттовыми лампочками сиротливо пылились на стенах.
Мы находились в конце длинного «пассажа». Высота потолка достигала шести метров. Верхняя часть представляла собой сплошной ряд металлических стеллажей, выкрашенных потускневшей краской цвета хаки. Пыли там скопилось немерено — сухой, беловатой, похожей на пудру. Коридор плавно изгибался и уходил куда-то вправо.
Николай Иванович сохранял спокойствие, но он определенно был впечатлен.
— С размахом построено, — заметил он. — Целый город.
Минер обернулся, посмотрел на него, точно тот сморозил какую-то глупость, и зашагал вперед по коридору.
Положение у нас было весьма паршивое: Минер и двое террористов шли впереди, остальные следовали за нами. Подозрение, которое у меня появилось, когда нас вывели из машины, превратилось в уверенность. Я понял, с кем имею дело. Это вам не питерские бандюги. А я-то, наивный чукотский юноша, думал, что достаточно освободиться от наручников, и все проблемы решатся сами собой! Есть отличный от нуля шанс, что господа моджахеды уже в курсе и ничего не предпринимают только потому, что не видят смысла совершать лишние движения. У них все преимущества — и численное, и позиционное. А Минер… Если даже мне удастся его «снять», чтобы оставить боевиков без командования, выбраться из подземного лабиринта будет более чем проблематично.
Справа и слева, на разных расстояниях друг от друга, темнели металлические двери. Одни, прямоугольные, были просто закрыты, на других, овальных я заметил такие же «штурвалы», как на той, через которую мы попали в коридор. Пару раз я заметил изрядно потускневший значок «радиационная опасность» с тремя лепестками. Но когда главарь боевиков остановился у одной из них, я мог только догадываться, как он не запутался и выбрал нужную. На мой взгляд, она ничем не отличалась от остальных.
Гарун аль-Рашид повернул «штурвал». Я во второй раз отметил, что двери открывали недавно. Если бы это было не так, даже очень сильному человеку пришлось бы сделать небольшой рывок, прежде чем оно провернется. Но колесо пошло плавно, потом послышалось тихое сопение вакуумного замка, и тяжелая железная створка медленно распахнулась.
— Прахадыте, — произнес Минер.
Повторного приглашения не понадобилось. Боевики прошли внутрь, мы последовали за ними в том же порядке: сначала Сергеев, потом двое его конвоиров и, наконец, я. Остальные ввалились следом и мгновенно рассредоточились вдоль ближайшей стены.
Я еще не успел толком оглядеться, но мне стало не по себе.
Лаборатория — то, что это именно лаборатория, я понял сразу, — представляла собой круглое помещение метров шестьдесят в поперечнике. Казалось, мы попали внутрь огромной цистерны, поставленной на попа. Вдоль стены по всей окружности протянулось что-то вроде балкончика с металлическими поручнями. У дальней стены я разглядел что-то вроде застекленной будки. Но не она привлекла мое внимание.
Мне доводилось бывать в кунсткамере. Честное слово, представленные там заспиртованные уродцы были мерзкими, забавными, но не жуткими… в отличие от тех тел, которые плавали передо мной в гигантских цилиндрах, заполненных прозрачным туманом цвета перезрелых огурцов.
Обычные человеческие тела. Мужские, женские. Скорее всего, когда-то эти люди ходили по улицам, ездили на автобусах, стояли в очередях за продуктами. Ни на одного из них я без особой нужды не обратил бы внимания. Но теперь я глядел на их восковые лица, безвольно болтающиеся руки, чуть присогнутые в локтях и похожие на ручки эмбрионов, и мне становилось жутко.
Человек не должен так выглядеть.
Все выбритые. Ни единого волоска на голове или теле — у них даже не было ресниц. Опершись на поручень, я наклонился вперед. Кажется, глаза у них были полузакрыты, в точности как у мертвых куриц на прилавке. И это, пожалуй, было самое отвратительное.
Каждый цилиндр закрывался каплевидной крышкой. Помнится, когда я еще был мелким, бабушка выгоняла на окошке лук: ставила луковицы в двухсотграммовые майонезные баночки с водой, и те сначала пускали корни, а потом выбрасывали жирные изумрудно-зеленые стрелки. Вот бабушкины луковицы выглядели точь-в-точь как эти крышки… или крышки выглядели как луковицы… Не суть. Они казались живыми. Корешки-проводочки тянулись вниз и прорастали в лысые черепа людей, безвольно висящих в толще жидкости, в их восковые шеи, изгибы суставов…
Должно быть, выражение моего лица было весьма красноречивым. Николай Иванович хмурился и потирал подбородок. Боевики реагировали спокойнее — они явно наблюдали эту картину не один раз, — но я заметил, что им здесь тоже не слишком уютно.
Когда дверь за последним захлопнулась, Минер молча махнул нам рукой и зашагал по балкончику в сторону будки. В лаборатории было тихо, лишь в глубине нагромождения цилиндров уныло гудел какой-то прибор и доносилось мерное тиканье. Но боевик ступал мягко, как кошка, словно шел не по железу, а по мягкому ковру.
Профессионал, мать его за ногу…
«Кабинка» оказалась просторной — кроме нас с Сергеевым и Минера, там смогли разместиться семеро террористов. Обстановка до боли напоминала фантастические фильмы конца шестидесятых. Никаких тебе жидкокристаллических экранов и сенсорных панелей управления: тумблеры, пузатые монохромные дисплеи, кнопки… Подозреваю, вся эта техника работала на радиолампах.
Здесь нам рассказали вторую часть истории.
Профессору Самарину не удалось изобрести способ, позволяющий передавать на расстояние человеческие мысли. Но с эмоциями он преуспел. Ретранслятор, созданный им, многократно усиливал волны, излучаемые человеческим мозгом — настолько, что другой человек начинал переживать эмоции «эмиттера» как свои собственные.
Раздражение определенных зон коры головного мозга электрическим полем позволяло вызвать нужные чувства независимо от воли испытуемого. Но человеческий мозг — инструмент тонкий. «Эмиттеру» достаточно было отвлечься на миг, чтобы свести эффект к нулю. Крупные дозы наркотиков и гипноз не дали результата. При усилении действия ретранслятора «ресивер» начинал испытывать настоящую бурю эмоций. Это приводило к нервно-психическим расстройствам, а у некоторых вдобавок начинались скачки кровяного давления, что зачастую приводило к летальному исходу. И вот незадолго до смерти Самарина к работе подключился молодой, но весьма талантливый физик Арсен Пирамиджян. Подобно многим людям, чьи взгляды противоречили коммунистической морали, Пирамиджян оказался в психиатрической лечебнице, где его нашел Самарин. Дальнейшая процедура была хорошо отработана. Родственникам сообщили, что помешательство Арсена перешло в буйную стадию, в его палату поместили двойника-умалишенного, а самого ученого переправили в крымскую лабораторию, где он продолжал работу, начатую еще в больнице, — конструирование установки, генерирующей стазисное поле.