— Ты платишь ей? За что? Чтобы она держалась подальше?
— Вполне нормальное соглашение. Пары, которые больше не могут жить вместе, часто договариваются о разъезде. Взять, к примеру, герцога и герцогиню Йоркских.
— Герцогиня Йоркская не разыгрывала собственной смерти.
Гендон раскурил трубку.
— Твоя мать… связалась с другим мужчиной. Если бы она жила с ним открыто здесь, в Англии, то я бы потерял свое место в правительстве. Она согласилась поехать за границу в обмен на ежегодную выплату содержания.
Себастьян помолчал. Был ли в то лето какой-то мужчина — особенный мужчина? Невозможно вспомнить. Софи Гендон всегда окружали мужчины.
— Почему ты просто не развелся? — вслух произнес он, всматриваясь в суровое лицо отца. — Что такого ей известно о тебе?
Гендон не дрогнул под его взглядом, не потупился.
— Ничего такого, о чем я намерен тебе сообщить.
— Боже мой. Ну а что ты скажешь об ожерелье?
— Честно, я не знаю, откуда у Гиневры Англесси оказалось это ожерелье. Полагаю, вполне возможно, что твоя мать подарила его кому-то много лет тому назад.
Себастьян в этом сомневался. Софи Гендон никогда не была суеверной, но она верила в силу ожерелья.
— А где она сейчас?
Гендон затянулся, поджигая табак в трубке.
— В Венеции. По крайней мере, я высылаю ей деньги туда. Знакомые, с которыми она отправилась в тот день, — они-то и помогли разыграть несчастный случай — родом из Венеции.
Воздух наполнился сладким запахом табачного дыма. Себастьян остановился у высокого окна, выходящего на площадь.
— Все эти годы, — сказал он, отчасти обращаясь к самому себе, — все эти годы я тосковал по ней, оплакивал ее… а оказывается, это была ложь.
Он почувствовал, как отец подошел и остановился рядом, но не повернул головы.
— Если бы она могла взять тебя с собой, — хрипло произнес Гендон, — думаю, она так бы и сделала. Мне всегда казалось, что из всех детей сильнее всего она любила тебя.
Себастьян покачал головой, не отводя неподвижного взгляда от картины за окном. Мальчик и девочка десяти-двенадцати лет бегали с обручем, и легкий утренний ветерок разносил их смех. Он и сам так считал: Софи Гендон любила всех своих детей, но до сегодняшнего дня в Себастьяне жило убеждение, что он занимал особое место в ее сердце. И все-таки она оставила его.
Он почувствовал боль, которая выворачивала его изнутри, отдавала горечью на языке. Воцарилась тяжелая тишина, но Себастьян в конце концов ее прервал — он стукнул кулаком по подоконнику и снова повернулся лицом к отцу.
— Какого черта ты не рассказал мне всю правду? Позволил мне считать ее погибшей. Каждый день я ходил к скалам, искал ее. Надеялся, что произошла ошибка и я увижу, как она возвращается под парусом домой. Но в конце концов я сдался. Поверил твоим словам. А ведь это была ложь!
Себастьян уставился на отца. Граф задвигал челюстью взад-вперед, но ничего не сказал.
— Зачем?
— Я думал, так будет лучше.
— Для кого? Для тебя, для меня или для нее?
— Для всех нас.
Себастьян направился к двери.
— Ну так вот, ты ошибся.
Вдовствующая герцогиня Клейборн, вздрогнув, проснулась и поспешила поправить ночной чепец, пока он не соскользнул ей на глаза. По ее спальне с зашторенными окнами ходила высокая темная фигура. Графиня тихо охнула и села в постели, щеки ее запылали от возмущения, когда она узнала своего единственного племянника.
— Святые небеса, Девлин. Ты чуть не довел меня до апоплексического удара. Что ты здесь делаешь в такой немыслимо ранний час? И почему ты смотришь на меня со злобой?
Он остановился у резной спинки массивной тюдоровской кровати, он был напряжен, как никогда.
— Семнадцать лет назад Софи Гендон не погибла в море. Она просто оставила своего мужа, детей и уплыла. А теперь скажи, что ты ничего не знала.
Генриетта вздохнула. Ей хотелось бы все отрицать, но пришлось сказать:
— Знала.
Он резко отвернулся, подошел к окну и отдернул тяжелую бархатную портьеру, впустив яркий утренний свет, от которого Генриетта застонала. Она прикрыла глаза ладошкой и села прямо.
— В то время я думала, что ты заслуживаешь знать правду. Но решение принимала не я.
— Мне сказали, она уехала с мужчиной. Это правда? Герцогиня не сводила взгляда с напряженной спины.
— Да.
Он кивнул.
— Насколько я помню, в ее жизни были другие мужчины. В течение многих лет. Почему она решила уехать именно с этим господином?
— Все прочие были увлечениями… или орудиями мести. Я могу только предполагать, что с этим, последним, ее связывали какие-то другие чувства.
— Кто он такой?
— Имени я не помню. По-моему, он был поэтом. Молодой человек весьма романтической внешности.
— Венецианец?
— Да, там были какие-то венецианские связи. Но сам юноша был французом.
— Моложе матери?
— Да.
— Ты его видела?
Генриетта затеребила вышитый воротник ночной рубашки.
— Той весной он был любимцем общества. Хотя, если я ничего не путаю, он рано покинул город.
— Куда же он отправился? В Корнуолл?
— Очевидно.
Девлин потер глаза. Глядя на него, Генриетта подумала, что еще ни разу не видела его таким постаревшим и уставшим.
— Ты знаешь, где она сейчас? — спросил он.
— Твоя мать? Нет. Мы никогда не были особо близки и, конечно, не поддерживали отношений после ее отъезда. Думаю, даже Гендон точно не знает, куда она отправилась, хотя каждый год отсылает ей деньги.
— Почему? Разумеется, он это делает не по доброте душевной. Очевидно, ей что-то известно. А он готов платить, чтобы она молчала. Так что же она знает?
Герцогиня Клейборн посмотрела в глаза племяннику и первый раз за это утро произнесла неприкрытую ложь:
— Честное слово, понятия не имею.
Сэр Генри Лавджой был расстроен. Дело по поимке преступника, которого пресса успела окрестить Мясником Сент-Джеймс-парка, почти не продвигалось. Судьи с Боу-стрит вовсю вмешивались в расследование. А тут как назло пришлось еще попусту тратить время на взбешенное иностранное посольство и немало раздраженное министерство иностранных дел, вместо того чтобы потянуть за несколько многообещающих ниточек.
Покинув Уайтхолл, Лавджой нанял экипаж и отправился повидать виконта Девлина.