— Леди Джулия, или как ее там, будет для тебя более подходящей женой.
— Нет. Мне нужна только ты.
— Никогда. Я погублю твою жизнь.
Ее голос превратился в шепот. Себастьян обнял Кэт, погрузил лицо в ее волосы.
— Не погубишь, — прошептал он. Все следы беззаботности исчезли из его голоса. — Погубишь, если не станешь мне женой.
Среда, 18 сентября 1811 года
На следующее утро, в тот ранний час, когда Генри Лавджой едва успел расстаться с постелью, один из констеблей уже барабанил в его входную дверь.
— В чем дело, Бернард? — спросил его магистрат, ежась от напущенного вошедшим констеблем холода раннего утра.
— Помните, сэр, вы нам вчера рассказывали об одном происшествии? О том, которое считаете связанным со стишком про русалок и мандрагору какую-то?
Генри Лавджой почувствовал, как тяжесть глубокого беспокойства заворочалась у него в груди.
— Конечно, помню.
Рука Бернарда поскребла подбородок, поросший бородой.
— Сэр, в порту у доков обнаружено кое-что. Думаю, вам следовало бы на это посмотреть.
В тусклом предрассветном зареве лес мачт выступал над рекой, словно привидение, бесформенное и беспредметное. Магистрат засунул руки в карманы пальто и нахохлился, стараясь подавить дрожь. Туман клубился над водой, наступал на него со всех сторон, неся с собой промозглый холод, дыхание влаги, сильный запах пеньки, смолы, тухлой рыбы.
— Эй, вы там! Стойте, дальше нельзя. — Внушительного облика констебль проявился из тумана. — Никому не позволено сюда проходить. Приказ с Боу-стрит.
— Генри Лавджой, полицейский участок на Куин-сквер, — бросил магистрат.
Констебль посторонился. Лавджой зашагал по деревянному настилу дока, эхо его шагов гулко звучало в воздухе.
Впереди можно было уже различить небольшую группу людей, собравшихся возле старого пакгауза. Генри помедлил, стараясь подавить то отвратительное ощущение в горле, которое не давало ему дышать. Зрелище насильственной смерти всегда болезненно воспринималось им. Ему приходилось предварительно готовить себя к нему, и только самообладание помогало магистрату перенести вид человеческой плоти, изувеченной так, что она скорее напоминала разделанную на отбивные тушу.
При его приближении один из мужчин отделился от толпы и направился к нему. Грузный, с выпуклыми, водянистого цвета глазами и мясистыми влажными губами, Джеймс Рид был одним из трех служащих магистратов главного полицейского суда на Боу-стрит. Этот узколобый чиновник принадлежал к числу людей, которых отличали бешеное честолюбие и зависть.
— Мистер Лавджой, — начал он с напускной доброжелательностью, — вам совсем не обязательно находиться здесь, рискуя к тому ж заполучить простуду. Утро сегодня до крайности промозглое. Этого парня укокошили достаточно далеко от Куин-сквер.
Доки на Темзе располагались на территории, подпадавшей под юрисдикцию Боу-стрит, и коротенькая речь мистера Джеймса достаточно ясно показала магистрату, что в его присутствии здесь совсем нет необходимости, более того, оно даже нежелательно. Генри перевел взгляд с чиновника дальше, туда, где на землю падала тень здания склада.
— Я слышал, что во рту обнаруженной сегодня жертвы оказался корень мандрагоры.
Все деланое дружелюбие чиновника вмиг улетучилось.
— Ну так что из того? Вам эта деталь о многом говорит?
— О многом. Сегодняшнее происшествие может быть связано с недавними убийствами мистера Барклея Кармайкла и юного Доминика Стентона.
— Вы говорите о Потрошителе Пижонов? — Джеймс Рид хрипло рассмеялся. — Маловероятно. Этого никто не потрошил.
Генри на мгновение сконфузился, озадаченный.
— Тело жертвы не было изуродовано?
— Нет. Всего лишь пырнули в бок ножом… Ну и потом сунули ему в рот этот салат.
Генри взглядом обежал представшую картину. В свете наступающего дня теперь легко различались темные громады судов, стоявших на якорях вдоль русла реки. Он оторвал от них глаза и принудил себя смотреть на распростертую на земле у здания склада фигуру.
Убитый лежал навзничь, одна нога была неловко подвернута вбок, будто его оставили в том положении, в котором он упал. Плоть нигде не была срезана с тела. Никакого изъятия внутренностей. Горло его не было перерезано. Причина смерти совершенно ясна — удар ножом, нанесенный в бок. Только присутствие корня мандрагоры во рту жертвы могло бы связать это убийство с убийствами Торнтона, Кармайкла и Стентона. В таком случае почему способ, которым оно произведено, так сильно отличается от предыдущих?
Звук шагов Лавджоя гулко разнесся в воздухе. Тело жертвы никто не побеспокоился прикрыть, и теперь убитый человек лежал, уставив в небо мертвые глаза. Черты его лица после смерти смягчились.
Он был молод, как и предполагал магистрат, лет около двадцати. Красивый юноша с каштановыми волосами, правильными чертами загорелого, обветренного лица, принадлежавшего человеку, который проводит жизнь в море. На нем был мундир лейтенанта королевского флота, поблескивали аккуратно начищенные пуговицы и пряжки.
— Лейтенант флота его величества? — спросил магистрат.
— Да. Имя — Адриан Беллами, приписан к экипажу судна «Корнуолл». Не чета вашему сынку банкира или будущему пэру.
Едва заметную нотку издевки, прозвучавшую в этих словах, Лавджой предпочел проигнорировать.
— Как давно «Корнуолл» стоит в порту на якоре?
— Пришвартовался в ночь на понедельник, насколько мне известно. В конце нынешней недели намерен сниматься.
Лавджой нахмурился. Еще недели не прошло со дня убийства Доминика Стентона. Это означает, что интервал между двумя последними убийствами составил несколько дней, в то время как между предыдущими прошло несколько месяцев. Почему? О чем это может говорить?
— Вы разговаривали с капитаном судна? — спросил Лавджой.
— Разумеется. По его словам, парень отправился на берег, получив известие.
— От кого?
— От его семьи, кажется. По крайней мере, так он сообщил капитану, сказав, что намерен навестить близких в Гринвиче.
Джеймс Рид перевел глаза на лежавший на земле труп. На мгновение гримаса полного безразличия оставила его лицо, нервно завибрировал мускул на тяжелой челюсти.
— Недалеко же он ушел.
— Да, — медленно проговорил Генри. — Совсем недалеко.
Себастьян вошел в кабинет Генри Лавджоя на Куин-стрит, когда тот сидел за письменным столом и, опустив голову и нахмурив лоб, с лихорадочной быстротой покрывал записями страницы лежавшего перед ним блокнота.