С этими словами фон Тун бросил на меня такой взгляд, как будто он оценивал меня как образец скота, по крайней мере, в этот момент мне так показалось. Я отвел свой взгляд.
— И, насколько я могу видеть, глядя на вас, господин Горресберг, проект «Прометей» хотя бы по этому признаку был весьма успешным, — наконец закончил он. — Даже если не удалось искоренить ни одного существенного изъяна, который был у всех избранных.
— Какого изъяна? — Я даже не предчувствовал ответ, я уже знал его. Однажды он уже сказал мне об этом, и я видел это собственными глазами в исследовательской коллекции под башней. Ужасные темно-серые опухоли, которые вгрызались в мозговые извилины. Я чувствовал этого чужака у себя во лбу. Как далеко вонзил он свои щупальца?
— У всех избранных были опухоли в области больших долей головного мозга, — фон Тун только подтвердил мои ожидания. — Эти опухоли с годами становились у пациентов все агрессивнее. — Старик пожал плечами. — За все эти годы у нас не было ни одного пациента, у которого не было бы этой опухоли. А опыты с выращиванием нового поколения идут так медленно… До сих пор. Я не доживу до конца исследований, но следующее поколение станет семенем для выведения нового вида. Проект «Прометей» будет завершен!
Адвокат поднялся с табурета и коротко поклонился.
— Я покидаю вас, господин Горресберг. Благодарю за сотрудничество. Вы можете быть уверены, что ваше наследство будет оформлено согласно вашей воле. Кроме того, профессор Зэнгер перечислит вашей наследнице значительную сумму из нашего фонда. Госпожа Штейн таким образом получит возможность в корне изменить свою жизнь, если, конечно, пожелает.
Фон Тун уложил серый блокнот в свой антикварный портфель. Он выглядел утомленным. Согнувшись, он направился к двери.
— Как… как дела у Элен? — выкрикнул я вслед адвокату. — Как операция? Она закончилась?
— Госпожа доктор Бергман, насколько позволяют обстоятельства, чувствует себя хорошо, — ответил старик, не оборачиваясь в мою сторону и даже не замедляя шага.
— А у Юдифи?
— И госпожа доктор Курман чувствует себя хорошо.
Я насторожился. Госпожа доктор? Неужели Юдифь имеет ученую степень, или она врач?
Я открыл рот, чтобы задать старику соответствующий вопрос, но было уже поздно. Фон Тун вышел из моей каморки и закрыл за собой дверь. Почему Юдифь не сказала мне, что она врач?
Может быть, потому, что она и не врач, нашептывал мне тихий внутренний голос, пытаясь меня утешить.
Ну кто тогда? Неужели это возможно, что она заодно с этим одиозным профессором и его бесчеловечными исследованиями? Возможно ли, что именно ее заданием и было со мной…?
Я ведь ни разу не спросил ее, кто она по профессии. Поэтому она мне этого и не сказала. Проклятое наследство! Я лег в постель с совершенно чужой мне женщиной, с женщиной, о которой я ничего, совершенно ничего не знал! И как велика была моя жадность, если это случилось так быстро! Как я мог быть настолько глупым, чтобы допустить это? Наверное, эти старые извращенцы, которые притаились где-то в крепости, наблюдали за нами, когда мы занимались этим?
Доктор Курман… Меня бесило, что я ничего не знал о Юдифи, даже в том случае, если она и не играла активной роли в этом заговоре. Я переспал с ней, мало того, я даже втайне рассчитывал иметь от нее ребенка. Возможно ли, что все те эйфорические чувства, которые захватили меня этой ночью, когда я срывал с ее тела одежду, были не более чем защитой, оправданием, которые создала моя душа, сознательно создала, чтобы за этой стеной я мог спрятаться от сознания, что я просто проституирую? Можно ли было внушить себе любовь?
Я должен заставить себя не сердиться на Юдифь, только лишь на самого себя, ведь, в конце концов, не было никаких объективных причин злиться на нее — на мою маленькую, сладкую Юдифь. Я сам обманывал себя лишь для того, чтобы избавиться от сознания, что я продаюсь, и все-таки я чувствовал, что она меня использовала. Если она утаила от меня свое докторское звание, на которое она потратила годы учебы, то о чем же еще она могла умолчать? И почему именно она вышла практически невредимой из всей передряги? Может быть, она с самого начала знала, что здесь произойдет? Ее не принудили к такому зверскому эксперименту над собой, как Элен! И где она сейчас?
Я почувствовал, как мое сердце учащенно забилось, и я почувствовал биение пульса в шейных артериях. Что со мной? Это ненормально, чтобы из-за такой мелочи, что я не знал, оказывается, какой-то информации о человеке, которого любил, так разволноваться, что уже подозревать ее в тайном заговоре с мировым злом. Может быть, это часть моей болезни. Я попытался вспомнить то, что говорила Элен о лобных долях больших полушарий мозга. Структура личности, интеллект, воля, сознание, память, способность к обучению… Все это могла сожрать опухоль. Я напряг то, что к этому моменту еще осталось от моего мозга, и постарался прислушаться к голосу моего рассудка, который тихонько звучал в сумятице моих мыслей.
Если Юдифь не была доктором, а это вполне возможно, то она и не могла себя оперировать. Она вполне могла бы быть доктором философии, истории Ближнего Востока, парапсихологии или чего там еще… Не было никакого повода так волноваться. А то, что она не хвасталась своим званием, она могла делать просто из скромности, и это скорее говорит в ее пользу, нежели наоборот.
И все-таки я чувствовал себя обманутым Юдифью, все равно, было это так или нет. Я чувствовал себя с ней так надежно, как еще никогда в моей жизни в обществе других людей, мы были едины, мы были родственными душами, которые, казалось, ждали всю свою жизнь встречи друг с другом! Я хотел убежать, вырваться из этой камеры, из этого города, с этого континента. Австралия, Африка… На этой земле так много мест, которых я еще не видел, так много людей, которых я еще не знал. Черт возьми, мир так велик, а эта комната так мала для такого фетишиста свободы, как я! Мне показалось, что стены комнаты сдвигаются ближе, чтобы раздавить меня между собой. Нужно было спросить у фон Туна, насколько тяжело это огнестрельное ранение.
«Но какое это имеет значение, если мне вообще осталось жить три дня», — прошептал упрямый внутренний голос.
Я осторожно приподнялся на своем ложе. На моих ногах не было ремней и пластырей. Я мог бы убежать, если бы не эти проклятые измерительные электроды, которые были зафиксированы пластырями. Я внимательно рассматривал разные катетеры, которые входили в мое тело, словно жала огромных, жадных комаров. Все они были снабжены чипами, которые должны были регистрировать малейшие прикосновения к ним. Это бесперспективно. Даже если мне удастся удалить один из них, через другие канюли в мое тело автоматически поступит новая порция успокоительного. Вот если бы…
Я внимательно изучал путаницу проводов и трубочек и попытался сориентироваться в этом нагромождении. Собственно говоря, должен быть один-единственный канал, по которому поступает успокоительное. Если я вычислю, что это за трубочка, и удалю именно ее, то эти машины уже не смогут вырубить меня.