— Вот, мамуль, это Юра! — представила Тарана Галька. — Помог мне доехать, а то я с запахом, еще права отберут.
— Очень приятно, — приветливо улыбнулась мамаша. — А меня Лидия Петровна зовут. Проходи, сынок, не стесняйся.
Конечно, до прихода Юрки мама с дочкой немножко приняли. Но даже выпившими не выглядели, хотя Галька еще до того почти триста грамм употребила. Но Юрке даже предлагать не стали — человек за рулем, святое дело.
Чай заварили крепкий и ароматный, Таран сразу почуял, что в нем какая-то трава есть, однако все пили из одного чайника, кипяток заливали из одного и того же самовара, сахарный песок сыпали ложками из одной сахарницы, так что никакого подвоха Юрка углядеть не мог. Хотя следил он за мамашей и дочкой с неусыпным вниманием. Из-за стола не вставал, головой не вертел, приглядывал за чашкой. Конфеты, печенья и варенья употреблял только те, которые хозяйки уже откушали.
Как видно, Лидия Петровна соскучилась по общению. Только и знала, что болтала. Но Юрку ни о чем не спрашивала, в основном сама об себе рассказывала. Хотя ни про то, что в тюрьме сидела, ни про то, за что ее посадили, и словом не обмолвилась.
И о том, за какие заслуги Галька срок мотала, тоже никаких сведений не дала. Зато охотно рассказала, какая у них хорошая семья была, как ее отец, едва пришедши с фронта в 1945 году, выбрал ее мать из целого десятка претенденток, потому что тогда по селу количество невест превышало число женихов именно в такой пропорции. Показала фотографии Галькиного деда и бабки, перекрестилась, с чувством произнеся: «Царствие им небесное!» Потом рассказала, как бедно после войны жилось, как ее во младенчестве заворачивали в чистые портянки, которые отец получил при увольнении в запас, как ее толокном кормили — будто сама помнила! Рассказала о том, что отец пришел с войны хоть и молодым, но сильно израненным — оттого и отпустили сразу после победы, а не заставили еще три года лямку тянуть, как его ровесников. От этих ран он и умер в шестьдесят шестом, когда Лидии Петровне всего двадцать лет исполнилось, а у матери на руках еще трое несовершеннолетних девок было и сын десятилетний.
Таран, когда про это дело услышал, сильно удивился. Получалось, что Галькина бабка в период с 1946 по 1956 год родила аж пятерых детей, то есть по ребенку раз в два года. Надо полагать, что это было далеко не самое лучшее время для создания многодетной семьи. Юрка, честно говоря, еще не особенно четко представлял себе, как они с Надькой будут одного выращивать, а тут — пятеро…
— Как же это они решились пятерых завести? — спросил он у Лидии Петровны. — Сейчас-то, наверно, живем получше, а детей никто заводить не хочет.
— А это потому, — улыбнулась Лидия Петровна, — что аборты были запрещены — это раз, презервативов никто по телику не рекламировал — два, но самое главное — все видали, что с каждым годом лучше живется — три. А сейчас всем видать: чем больше реформ, тем хреновей живем. Кому охота нищих плодить? Вот у нас сейчас в школе в здешней, Суровикинской, по классам как получается? В одиннадцатом пятнадцать человек учится, а в первом — только четыре. А на этот год вообще первого класса не будет. На будущий, правда, есть одна девчонка. Во до чего дошли!
Оказалось, что Лидия Петровна в этой самой школе работает уборщицей, получает двести рублей в месяц, которых уже три месяца подряд не выплачивали. И живет она, в основном потребляя все со своего приусадебного участка. Благо они тут большие, по пятнадцать соток. Ну, конечно, и Галька иногда кое-что подбросит.
Насчет того, с каких доходов Галька на «Ниве» ездит, в дорогие шмотки наряжается и еще деньги находит, чтоб мамочке помогать, Лидия Петровна скромно умолчала. То ли потому, что посчитала, будто Юрка и так в курсе дела, то ли потому, что они с Галькой загодя условились, что эту тему затрагивать не станут. Таран, конечно, тоже интересоваться не стал, только порадовался, что, мол, повезло вам с дочерью…
Так помаленьку час и прошел. За окном стало смеркаться, и Галька первая заявила матушке, что пора и честь знать. Расцеловалась с родительницей на прощание и пошла с Тараном к машине.
Садясь за баранку, Юрка испытал некоторое облегчение. Вроде бы ничем его не траванули и бритвой горло не порезали. Хотя о том, что эта самая бритва у Гальки при себе, по-прежнему продолжал думать.
Поехали. Галька немного пошмыгала носом, скорее всего действительно растрогалась от встречи с мамашей. Таран даже решил комплимент сделать:
— Симпатичная у тебя мать. Добрая такая, ласковая. Ни за что не поверю, что ей десять лет сидеть пришлось. За что такую посадить могли? Ума не приложу!
— Отца моего топором зарубила, — вздохнула Галька. — Сонного. Мне тогда двенадцати еще не было.
— За что? — Тарана такая ситуация особо не удивила. У него дома, когда он с родителями жил, тоже несколько раз доходило до рукопашных, когда мать на отца с кухонным ножом лезла или папаша за топор хватался. Правда, это происходило уже в последние пару лет, когда Таран подрос и мог сыграть роль «миротворческих сил».
— Приревновала она его, — объяснила Галька. — Он у нас вообще-то добрый был и почти непьющий. Короче, не как у других. Ни мне от него не попадало, ни маме. И работал он хорошо, рублей триста получал, по тем временам это много было. А тут появилась одна зараза и закрутила его. В общем, он сказал, что на развод подать хочет. То ли влюбился сильно, то ли еще что… Они же тогда с матерью еще молодые были — чуть-чуть за тридцать. В общем, заявления он еще не подал, но жить ушел к той бабе. А мать две ночи поревела, а на третью хлебнула для храбрости, взяла топор и пошла туда к ним. В общем, и его, и ее. Вот ей за два трупа и вкатили десятку.
— Сурово… — заметил Юрка.
— Мужику бы могли бы и пятнадцать врезать, а то и вышку. Тем более что отца все знали, характеристики были такие, что хоть в ЦК выбирай. Она и сама переживала сильно. В тюрьме от тоски два раза удавиться пыталась — бабы выручали. Брат и сестры ни ее, ни меня знать не захотели. Сестры, правда, жили далеко, замуж повыходили. Но все равно, могли бы племянницу пожалеть. А вот хрен! Хоть бы одна вспомнила. Избу-то материну дядька Гришка быстренько прибрал, хотя у него была своя, новая, а вот меня в детдом спровадил. Мать из тюрьмы пришла через десять лет, а я, пока она сидела, сама на зону попала — первый раз села на два года по тогдашней 144-й, за кражу. Короче, на волю вышли почти одновременно. Ну, правда, Гришка этот нас испугался. Так что мать себе избу вернула. Но жилось ей туговато. С ней и сейчас мало кто здоровается — в деревне все помнят.
— Конечно, неприятно… — посочувствовал Юрка.
Ему, конечно, не очень верилось в эту сентиментальную историю. Хотя, вообще-то, очень располагало к себе то, что Галька не говорила плохо о своем отце. С другой стороны, что-то уж очень легко дочка простила матери убийство этого самого «хорошего» отца. Впрочем, ежели мать осталась у нее единственным родным человеком, который от нее, воровки, не отвернулся, то, наверное, могла бы и простить. Чужая душа потемки…