Встала перед глазами беленькая, кудрявенькая музыкантша, Лидия. Волшебное виденье, брысь. Зачем старику баба? Уже ни за чем. Стреляй, Иван Семеныч! Поскорее охота…
Обернулся! Руки раскинул.
К нему по берегу бежала, спотыкаясь, падая и вставая и опять протягивая вперед руки, сломя голову бежала эта девчонка, эта мамашка молодая, эта зверушка в веснушках, эта растрепа, эта…
— Ленка! Шубина!
И он руки вытянул. И сам потянулся весь, вперед, за руками.
И в снег свалился.
Ленка Шубина подбежала. Дышала тяжело, горячо и с под— хрипом. Обняла его. Затормошила. Поднимать стала. Я тяжелый! Ты легкий, ты же легкий как перышко… Вместе встали. Таращились друг на друга. Глаза двух рыб. Глаза двух соболей.
Весь мир — черный кедр, и мы — два соболя в его колючих ветвях.
— Ты это… Прости их… Ну прости, да?! Они же сами не того… не того… Люди же щас знаешь какие злые стали?! Ничо не понимают люди, ну… Прости, ну!
Исса положил руки Ленке Шубиной на плечи.
— Ты за мной… за этим бежала?
Веснушки на лице-яйце, и рыженькие космы по обе стороны лыжной шапки, и шубка распахнута, и молочком пахнет, и дитем, и зверем, и сосной. Неужели она одна тут, в поселке, человек?
— Ну да… — Шмыгнула носом. — Да, да! И не… не только…
— Ты это… — Ее лицо стало еще ближе. — Домой беги… Уж ночь…
— Ночь, — выдохнула. — Ну и что, ночь! Мы же с тобой ночные. Мы знаешь кто? Мы…
— Не говори. — Положил руку ей на губы. Губы руку обожгли. — Я и сам знаю.
Обнялись. Подошли к черной воде. Улыбнулись друг другу. Тела стали длинными, узкими, вытягивались сонно, медленно, радостно. Руки и ноги исчезали. Остроугольно торчали головы. Белыми, красными жемчугами горели хохочущие глаза. Хвосты вились в крупные кольца. Две серебряные рыбы поползли к воде, нырнули в плотную чернь, закрутились, заюлили: танцевали, обнимались, кружились. Влились в серебряный хоровод омулей и ленков. Два сига? Два ельца?
Два омуля, да, два омуля мы, и нет воды слаще, и нет ночи огромней.
Какой чудный сон, Ленка. Ты моя дочка? Ты жена моя? Ты мать моя?
Я белая рыба твоя. Уплывем. Путь дальний!
Толща темно-синей, густо-зеленой воды раздалась, распалась, распахнулась зевом черной печи, и два омуля, взыграв хвостами, канули в нее, упали, растаяли, исчезли.
Переход наш к Лхасе был тяжелым. Более тяжелого перехода в горах не испытывал.
После гибели Длинных Косм, нашего друга Джохара, больше молчал. Слов не ронял понапрасну.
Чем выше поднимаешься в горы — тем крепче и длиннее молчание.
Человек не разговаривает в горах с человеком, чтобы развлечь себя или другого. В высоких горах мало воздуха. Трудно дышать. Тяжело говорить.
А еще в горах есть Порог.
Он называется Порог Смерти.
Если ты поднимаешься в горы и без разрешения богов переступаешь этот Порог, тебя ждет смерть.
Если ты подходишь к Порогу, и ясно ощущаешь Его, и встаешь перед ним на колени, и просишь соизволения продолжить свой путь, и все равно идешь дальше, — тебя ждет смерть.
Если ты слушаешь и слышишь, что тебе скажут боги, когда ты приблизишься к Порогу, — ты можешь избегнуть смерти.
Горы не желают смерти. Горы не убивают. Горы — перевернутые чаши неба; из них небо пьет силу земли. Это человек, вообразив себя властелином земли, бездумно переступает Порог.
Помолись у Порога. Если тебя не пустят дальше — не ходи.
Если тебя пустят дальше — иди, даже если тебя ждет смерть.
Тогда твоя смерть будет началом новой жизни в небесах, которые ты еще не видел, не знаешь.
Приближались к Лхасе; об этом нам сказали путники.
Встретили на горной тропе караван яков. Мохнатые черные яки шли медленно и важно. Люди, сидя верхом на яках, молчали. И мы молчали. Караван поравнялся с нами, и жестом показал Розовому Тюрбану и Черной Бороде: давай уступим дорогу.
Взобрались на придорожные валуны, и яки медленно, гордо, гладя косматыми брюхами плоские камни, прошли мимо нас. На их спинах покачивались сонные люди и тяжелая поклажа.
И спросил, когда стали видны лишь спины странников: Джомолунгма ли эта гора?
И показал на высокую гору. Снега на ней ярко освещало солнце, и снег мерцал синим и красным цветом.
Последний путник, сидящий на последнем яке, обернулся и громко, раздельно сказал, чтобы услышали его: да, человек, эта гора зовется Джомолунгма, и горе тому, кто захочет взобраться на нее, не помолясь у Порога.
Наклонил голову и громко сказал, чтобы добрый путник услышал: Не переступим Порог. В Лхасу идем. Скоро ли Священный Город?
Путник, удаляясь, качаясь на широкой спине косматого черного яка, крикнул, и еле разобрал я, ветер голос отнес: Скоро! Лхаса скоро! Готовьтесь! Припадите к ее стопам, облобызайте камни ее! Да не отвергнет она вас, скитальцы!
И повторил тихо: Да не отвергнет.
Розовый Тюрбан и Черная Борода сложили ладони на груди и повторили за мной: Да не отвергнет.
И так шли дальше и дальше. Тропа осыпалась под ногами. Камни шептали: держитесь друг за друга, тогда не умрете.
И держались за руки, а иной раз обвязывали крепкими веревками пояса и связывали веревки узлами. И так шли.
Камни — кости земли. В Тибете мало растений и много камней. Они только с виду незыблемые, вечные. Камни выгрызает ветер, их смывают дожди и слизывают ураганы. Их убивает время.
Человек еще более непрочный, чем камень; но человек владеет Словом.
Слово — первый шаг к Свету. Тот, кто осознал Слово, уже повторил Свет внутри себя как молитву, мантру.
Лицо Розового Тюрбана спалило солнце и исцеловал ветер. Борода Черной Бороды превратилась в стог смоляного сена. И у меня, смиренного Иссы, отросла борода; правда, не такая могучая и длинная, как у Черной Бороды, но уже по грудь, ниже ключиц. Я уже мог видеть бороду свою. Она вилась, и отросли волосы мои, и вились за плечами.
И удивлялся Розовый Тюрбан: Как, Исса, вот неделями не моемся мы, ибо омовения наши происходят близ водопадов или близ горных озер, и не меняем одежду, ибо нет у нас смены, а ту, что на себе носим, постирать негде, да и щелока нет у нас; а ты чистый, будто после омовенья, и благоухаешь, будто умащенный розовым маслом, — что это за чудо? Скажи, может, ты святой?
И смеялся, и отвечал так: Милые! Сам не ведаю, но грязи не знаю. Просто молюсь Свету, и все. Не знаем путь. Но Путь — знаем. Жизнь — горы, путь — узкая тропа. Не думай о грязи, и будешь чист. Не думай о Тьме, и будешь светел.