— Я ничего не думаю, — сказала Ксения. Седая прядь сверкнула у нее в волосах черненым серебром. — Я слушаю тебя и смотрю на тебя.
— Невидимки пьют кровь из мира. Они пьют кровь из всех нас. Их не победить. То, что ты видела у Выкинутых За Борт, лишь робкая попытка выбить трон из-под седалища невидимок. Выкинутые — это секта. Это опасная секта. Они хуже, чем невидимки, потому что жесточе. Они вернут людей в Ад. Ты видела круги Ада. Ты при жизни сподобилась видеть круги Ада. Многие наши люди не выдержали созерцания кругов Ада: они скончались. Ты была в Аду и выжила. Их жестокости первобытны. Их ряженые нелепы и жутки. Они завладели сокровищами невидимок. Но не всеми. И уже возомнили себя Владыками. А настоящие Владыки…
Толстяк выхватил из кармана рубахи курево, зажег мужскую соску и затянулся.
— …настоящие Владыки, третье и последнее Государство Мира — это мы.
Ксения молчала. Она смотрела в лицо последним всадникам. Кто из них скачет на вороном? Кто — хозяин коня Блед? Вертолет был выкрашен в черный цвет. Ах, Ксенька, шальная девчонка, курва седая. Вот ты — лицом к лицу с Третьим Миром. Обыден он. Миски, ложки. Только все железное. И портсигар у толстяка железный. И едят они, не снимая масок, вваливая еду в отверстия для рта. Они не хотя видеть живые лица друг друга. Люди. И нелюди. Хотят спасти? Враки. Хотят завладеть. Как все и всегда. Ну что ж, Ксенья. Покажи им, где зимуют раки. Те, что и в ледниках земли выжили.
— Что же ты не вопишь от восторга? Что не бросаешься ниц перед нами?
Голос говорящего был насмешлив и криклив. Она оглянулась. Под картиной, на коей были изображены черные всадники, ночь и Луна, стоял, скрестив руки на груди, горбун. Он, как и все, был защищен железной маской, лишь отверстия для глаз у маски были не длинные, прорезями, а ромбовидные, вертикальные. Это отличие давало ему право стоять отдельно и наблюдать происходящее.
Ксения вырвалась из-за стола. Мешковина ее наряда, видавшего виды, протерлась, и в истлевшую рогожу можно было глядеть, как в корзину, любуясь белыми лилиями.
— И не буду вопить! Правители, — она засмеялась, и в свете застольных железных ламп сверкнули ее белые, веселые зубы. — Как далеко проникли вы в жизнь человека на земле?
Горбун сделал шаг вперед. Его маска ледяно блеснула.
— Далеко, — сказал он. Льдины посыпались в воздухе вместо его голоса. Пахнуло морозом и ужасом. — Далеко, Ксения. Мы хотим взять тебя с собой в совладельцы земли. Нам ты нужна. Нам нужна твоя сила. Мы не хотим заставлять тебя работать на нас. Ты сама попросишь нас об этом. Ты должна увидеть Землю сверху. Из прогалов простора. Ты до сей поры бродила пешком по земле. Ты не знаешь, что в просторе тоже можно жить. И те, кто живет в просторе…
— В небе, — хохотнув, поправил его толстяк.
— В небе, — холодно согласился горбун, — в небе, те и владеют миром.
— Я не из породы владык, — улыбнулась Ксения. — Я сама птица. И я летаю.
— Да, женщины могут летать, это правда, — согласился горбун и поправил сползающую со лба маску, — и я не сомневаюсь в том, что ты тоже это можешь. Мы покажем тебе власть над простором.
— Это значит — власть над людьми?
Горбун услыхал скользнувшую в Ксеньином полушепоте звонкую нотку царственной насмешки.
— Да, власть над людьми. — Он вставил трубку в прорезь для рта, раскурил. — Кто сказал тебе, что власть над людьми — это непотребно? Священнее власти над людьми ничего в мире нет.
Он сел на пол, куря трубку, показал Ксении жестом: садись рядом. Она приняла приглашение.
— Обычная жизнь человека тяжела и скучна, — горбун выпустил струйку дыма из прорези. — Человек несет на горбу свой мешок. В мешке до отвала всякого дерьма. Он бы рад бросить мешок. Не получается. Мешок врос в его горб. Вплавился в него. Мешок пророс сквозь человека. Приобрел форму креста. Человек его и проклинает, и воспевает. Этот мешок — его жизнь. Человек — раб жизни. Подневольный раб. Как ему освободиться? Лишь мудрецы, неся поклажу, способны вообразить, что поклажи за спиною нет. Обычный человек не может себя обмануть. Ему тяжело, и мешок он покорно тащит. Тащит до разверстой ямы. И заглядывая в яму, мешок не бросает, вцепляется в него, блажит: не отдам!
В повисшем, словно белый холст, молчании человек в защитном комбинезоне внес в комнату поднос с длинногорлыми бутылями. Люди в масках разлили вино, молча выпили. Свечи в железных шандалах лизали сквозняк: балконная дверь была распахнута настежь.
— Вот он, простор, — показал горбун трубкой на балкон. — Иди, сигани вниз. Ты же хвасталась, что умеешь летать. Не можешь?! У тебя нет власти над простором. Тебе все твое время только казалось, что ты властелинша и заплечного мешка, и хозяйка простора. Ты лишь махала куриными крылышками. Ты поднималась не выше забора. Ты курочка. Ты овечка. Ты беспомощная козочка. С тебя можно щипать пух. Будущее — за людьми простора. Когда ты поднимаешься по лестнице, ты ведь не думаешь, как проседают ступени у тебя под ногами? Ты ведь просто идешь и идешь? Другие люди для нас — ступени. И это не жестоко. Это здорово. Это верно, потому что так задумал Бог, живущий в просторе. Не твой Бог, Ксения. Наш Бог. Взаправдашний Бог.
Ксения побледнела. Цвета мела стали ее щеки. Со лба ее, поперек лица, свисала золотая прядь, и она закусила ее, заткнув ею, как кляпом, готовое сорваться ругательство.
— Вы не думаете, что Бог один?
— Думаем, — отозвался горбун. Он расстегнул на груди пятнистую болотную гимнастерку и стукнул себя кулаком в грудинную кость. — Я, как и ты, ношу крест. Только ты думаешь про своего Бога. А я про своего. И я думаю, что мой Бог и есть настоящий. И только он нас и рассудит.
Из открытой балконной двери налетала метель. Небо темнело. В его надмирной глубине вспыхивали одинокие ледяные звезды.
— Есть ритмы Времени, — выдохнул горбун. — Люди на земле рождаются и умирают в ритме большого Танца. Кто знает законы Танца — тот владеет миром. Это ко благу.
— Вы думаете, что знаете законы Танца?
— Не только знаем. Мы ими пользуемся.
— Пока живете?
— И после жизни.
— Вы хотите сказать… что вы… не умрете?..
Вместо ответа горбун вскочил, дернул Ксению за руку и подвел к балконной двери. Ветер завывал снаружи, пел дикую, вольную песню. Снег бил Ксении в лицо, набился в трубку горбуна, загасил ее. Звезды горели в зените, копьями пронзая человечьи зрачки, кинжалами входя под ребра. Звезды сыпались с высоты зерном, мимо подставленных ладоней, мимо людских жизней, в тартарары. Звезды звали к себе. Звезды смеялись ослепительно, белозубо, смеялись над живущими.
— Ты… козявка!.. — Ксения не видела, но догадалась, как под маской перекосилось в гневе и презрении лицо горбуна. — Летунья!.. Прежде чем тебя брать в золотой круг Владык Мира, мы проверим тебя на вшивость. Видишь землю внизу?
Ксения глянула вниз с балкона. Ее голова закружилась. Далеко внизу зальделые реки разрезали высохший белый каравай тундры. На горизонте виднелись скалистые, посыпанные снегом, как колотым сахаром, черные горы. Красная полоса северного тяжелого, как чугун в плавильной печи, заката отчерчивала ультрамарин неба от снежного расстеленного плата земли. Горбун больно сжал руку Ксении и вытолкнул ее на балкон, и порыв ветра взвил Ксеньину мешковинную юбку, обнажив худые длинные стебли ее бедных ног.