— Не смотри на меня… Не смотри! А то вдруг все пропадет…
И припала губами к его лысине, к затылку, и ощупывала пальцами дорогое лицо, русую бороду, седые пряди на висках, табаком пропахшие усы:
— Отец… Отец Волк!
Он положил свои руки на мои руки, закрывшие ему лицо, и я чувствовала, как под ладонями моими по его щекам текут слезы.
— Здравствуй, Ксения, — тихо выплакал он. — Имя твое я узнал давно. Мне Он сказал.
— Кто? — спросила я. — Луковый человечек?
— Нет. Там, в горах и степях около Байкала… такой босой, в балахоне, с лучистыми глазами. Такой сияющий. И печальный.
— Исса! — закричала я. — Исса тебе сказал! Когда ты видел Его?!..
— Когда умирал, — просто сказал мне мой отец, царь Волк. — Я лежал и умирал на берегу Байкала, а ко мне подъехал на коне такой сильный и красивый человек, украшение у него на голове напоминало черный полумесяц, расшитый золотыми нитями. Лицо у него было свирепое. Он был сильно раскос. Глаза его стояли почти вертикально. Он был один, и был одет очень бедно. Он долго смотрел на меня с коня, как я умираю. Я попросил пить. Тогда он спешился и дал мне отхлебнуть из фляги. Фляга была унизана крупными агатами, и сверху вниз на ее боку по-старомонгольски было написано: «ТЕМУЧИН». «Спасибо тебе, Чингисхан, — прохрипел я, — царь Волк и по смерти тебе этого не забудет.» Он улыбнулся. «Это я тебя не забуду, — сказал он мне. — Когда ты умрешь и опять воплотишься, следуя божественным указаним бардо, я пришлю к тебе твою дочь. Я с ней вместе скакал на конях. Я привел ее сюда, на этот берег, чтобы она увидела, как Исса идет по зимним водам. Исса ушел от нас. Срок Его учебы у Будды закончился. Он вернулся в отечество, чтобы Его распяли в тысячный раз.» Сказав это, он поглядел на синюю воду Байкала, прижал палец ко рту и сказал: «Умирающий, я солгал тебе. Вот Он идет сюда. Приподнимись и посмотри вдаль. Он идет к тебе так же, как шел к ней когда-то, к дочери твоей: по водной глади, и ступни Его легки, и ледяные торосы ранят их, и волосы Его развевает ветер». Я с усилием поднялся на локтях, посмотрел… Он шел ко мне по воде Байкала, Он ступал легко и осторожно, свободно, как сама свобода. И мне стало радостно дышать. Я понял, что смерть моя будет легка.
«Радуйся, Волк, — произнес Исса, подойдя к берегу, где я лежал на камнях, умирая, — да будет счастлива заслуженная смерть твоя. Я люблю дочь твою Ксению и хочу, чтобы ты увиделся с нею в будущей жизни. Я буду любить дочь твою Ксению во все века, что ей суждено жить на земле, повторяясь и не повторяясь». Жить мне оставалось считанные минуты. «За что Ты полюбил мою дочь?» — спросил я Иссу, задыхаясь, выгибаясь. «Ни за что, — ответил, улыбаясь, Исса. — Я полюбил твою дочь, блаженную Ксению, вопреки всем наветам на нее, а может, еще и оттого, что она, любя многих и всех в щедрой и безудержной своей жизни, превыше всего любила Меня». «Не ошибаешься ли Ты, о Исса?.. — спросил я Его, уже наполовину оглохнув и не слыша звуков земли, — не слишком ли Ты уверен в Ксении — ведь женское сердце хорошо знает Волк, не собрать в нем разбросанных камней и разбитых жизней!..» — «Женское сердце верное, — суров был голос Бога моего. — Бог в нем один». Я забился в расставании с миром, а Он приложил мне руку ко лбу и шепнул: «Спи с миром, царь. Все забудется, а что ты родил Мне такую дочь — никогда». — «Тебе!.. — выдохнул я последним выдохом, — Тебе!.. или — земле?..» — «Это одно и то же», - улыбнулся Исса. И тут я испустил дух, дочка. Вот так я у тебя умер.
— Вот так ты у меня ожил, — прошептала я, сама обернула его лицо к себе и стала покрывать поцелуями — мелкими, частыми, как дождик, сияющими, как роса, счастливыми, безудержными, отчаянными, и он смеялся и целовал меня, и мы только и могли вскрикивать:
— Ну вот мы и свиделись!.. Вот мы и встретились…
— Как ты тут живешь?.. — спросила я отца, оторвавшись наконец от целования родного лика, — не холодно ли тебе тут спать?.. И что такое ракета?..
— Ракета, доченька, — сказал отец, стирая с усов тыльной сторой ладони капли слез, — это такая железная палка, полая внутри; в нее могут садиться люди, в баки ракеты они наливают горючее, запускают ее, из хвоста ракеты бьет огонь, она поднимается над землей высоко, очень высоко, летит прямо в небо, летит к звездам, Гораздо быстрее, чем птица, дельтаплан, самолет или детский змей. Она улетает прямо в Космос. Ты знаешь, что такое Космос?.. Открытый Космос?..
— Я в нем живу, — попробовала я пошутить, а вышла правда.
Отец обнял меня одной рукой за плечо.
— Верно говоришь, — не удивился он. — Откуда ты это знаешь?
Я пожала плечами.
— Потому что мне холодно всегда. Будто я иду в ледяном черном небе. По звездам иду, раню себе ноги их острыми колючками. Потому что пустой ветер воет и обнимает меня. Потому что кругом ничего, ничего, кроме ледяной пустыни. И я знаю, что это открытый Космос, и что я в нем живу.
— Как верно, — прошептал мой отец, — как правдиво то, что ты говоришь. И я так жил всю жизнь. Ту жизнь. И эту… я так же живу. Где мой луковый человечек?.. Я хочу накормить тебя вкусной едой. Но я не знаю, когда он придет.
— Ничего не надо, — затрясла я головой, — не беспокойся напрасно, я могу не есть совсем. Мне воздух сладок. Давай найдем ручей и попьем из него. А почему люди бросили это ракетное святилище? Что здесь было? Война?.. Подобная нашей… Зимней?..
— Ну да, война, — скупо ответил отец. — Я так догадался. Подсобки все изрешечены пулями. Все в дырах. Много ракет лежит на земле, развороченных взрывами. Мыши и лемминги по весне приходят грызть кожаную обшивку пилотских кресел. Я часто, живя тут, думал о том, как оживить хотя бы одну ракету и полететь на ней домой.
— Домой?..
— Ну да, домой, на Родину, ты разве не думала здесь об этом?..
Вопрос отца Волка резанул меня по живому.
— Пешком дойдем!..
Я не знала тогда о существовании громадного Океана между Нашей землей и Той землей; и я не могла бы тогда повторить великий подвиг Иссы.
— Давай починим ракету, отец!.. — сказала я страстно, — может быть, она полетит!.. Я уже летала на летающем кашалоте с винтом, и я уже побывала полярной совой… Давай возвьемся к звездам!..
Отец усмехнулся печально.
— Если бы я был Мастером ракет, — покачал он головой, — если б… владел инструментами… знал, что к чему… мог начинить внутренностями мертвый скелет… Если бы у нас с тобой было горючее… и еще много, много всего… если б… просто… у нас с тобой здесь, рядом, были еще люди…
— Люди, — эхом отозвалась я. — Я так устала от людей. И ты тоже. Мы с тобой отдыхаем. Мы с тобой хозяева этого пространства и вот этого… времени. Сейчас… это время закончится… и придут люди… возможно, много людей… они опять потащат нас куда-то, они будут нам приказывать или просить нас, и мы будем либо подчиняться, либо сражаться… люди… опять люди… Отец! — крик мой шевельнул в печи угли. — Давай все сделаем сами!