Когда это произошло, я не поверил своим глазам. Точнее, в общем-то, поверил, но первая мысль была, что я угодил в съемочный павильон, где снимается некий костюмный фильм про Аладдина и его волшебную лампу. Или, допустим, нечто на сюжет из «Тысяча и одной ночи». Во всяком случае, окружающая обстановка и вся отделка интерьера — за исключением электрических люстр, наверное, — были явно позаимствованы из дворца Гаруна аль-Рашида. Вторая мысль, клюнувшая меня в темечко, заставила решить, будто меня опять погрузили в искусственную реальность, разархивировав какой-то «файл» генетической памяти, доставшийся мне через прапрабабку Хасият-Анастасию. Конечно, это была сущая лажа, ибо моя чеченская (кстати, она могла быть и дагестанской) прапрабабушка вряд ли когда-нибудь видела такие интерьеры даже во сне. Горы, ущелья, сакли и медные кувшины — это все совсем из другой оперы. Здесь, в зале, куда нас с Ленкой привели, чуялся дорогостоящий арабский колорит. Даже если я и не знал тонких различий между архитектурой стран Ближнего и Среднего Востока, то мог точно сказать, что граждане, одетые в белые бурнусы, — это арабы.
Именно такой гражданин в бурнусе, чернобородый, смуглолицый, судя по всему, невысокий ростом, но очень массивный, восседал на возвышении из подушек, разумеется, скрестив ноги по-турецки. В руках он набожно перебирал четки, лицо являло собой пример сосредоточенности и обращенности внутрь себя. Единственными современными элементами в его облике были темные очки на носу, а также сотовый телефон и пейджер в кожаных чехлах, лежавшие рядом с ним на подушках. А в остальном — ни дать ни взять, восточный владыка времен Арабского халифата. К таким товарищам обычно прилагались серебряные кальяны, балдахины, опахалыцики с мухобойками, несколько советников-визирей, стража с мечами и красавицы с замотанными лицами и открытыми пупками. Ну еще какой-нибудь звездочет, как в фильме про Ходжу Насреддина.
Тут все было попроще. Опахалыцики не требовались ввиду того, что в зале работал кондиционер, а кроме того, имелось два небольших фонтанчика. Наш диван и лежбище гостеприимного хозяина располагались как раз между этими увлажнителями воздуха. Посередине, на равном расстоянии от дивана и лежбища, стоял резной столик с инкрустированной столешницей, похожий на здоровенный восьмигранный барабан. Никаких танцовщиц, наложниц, визирей, звездочетов и евнухов, конечно, и в помине не было, кальяна и балдахина тоже, а стражу представляли четыре плечистых усатых молодца в отлично сшитых костюмах. На мордах у них были черные очки, а под пиджаками какое-нибудь более или менее современное оружие и радиостанции.
Мне стало ясно: шейх Абу Рустем, который обещался прислать за нами на Гран-Кальмаро личный самолет, счел за кровную обиду то, что мы не приняли его приглашения, а потому его верные аскеры, нукеры или джигиты — хрен его знает, как они тут называются! — доставили нас пред его светлые очи. Только один Аллах знал, какие оргвыводы мог сделать товарищ шейх. Я лично не очень точно знал, какими правами пользуются современные шейхи, но вполне допускал, что он может распорядиться и насчет посажения на кол, и насчет сдирания шкуры с живого, а по минимуму — и насчет отсечения головы. Восток — дело тонкое.
Конечно, для меня оставалось загадкой, как мы будем общаться с Абу Рустемом, ежели он, скажем, по-английски ни бум-бум. Ни один из четырех молодцов-телохранителей, на мой взгляд, иностранными языками не владел. Морды были слишком простые. Впрочем, шейхи бывают и с оксфордскими дипломами, и с лумумбовскими… Тем не менее я никак не ожидал услышать тех первых слов, которые прозвучали в зале из уст гостеприимного хозяина:
— Димон, хорош моргать! Протри глаза, биомать! Нет, я бы не очень удивился, если бы гражданин шейх на относительно чистом русском языке сказал что-нибудь типа: «Я очень рад приветствовать вас, господин Баринов, в стенах моего дома». Может, и тому, что шейх матюки загибает, не изумился бы. У нас в Союзе их за месяц даже папуасы выучивают. Но вот голос, которым были произнесены две эти фразы, меня поразил до глубины души. Этот голос я, несомненно, слышал. Правда, последний раз слышал давно, но слышал. И вспомнив, кому этот голос принадлежал, обалдел еще больше.
— Не узнаешь, что ли? — Шейх раскатил улыбочку, как у Буратино — рот до ушей, а затем стащил черные очки со своей морды лица.
Диагноз подтвердился. Несмотря на шикарную шейховскую бородищу, бурнус и прочее снаряжение, по голосу и верхней части лица я убедился, что великий и мудрый Абу Рустем ибн хрен знает кто (как его по паспорту зовут, я не знал и не интересовался), дуновением вызывающий бурю (возможно, в пустыне) и сиянием затмевающий солнце в его полуденном блеске, это всего лишь мой давнишний и хороший приятель, экс-вице-чемпион чего-то по классической (прежде французской, а ныне греко-римской) борьбе, самый опытный и хитрый из всех чудо-юдовских «бригадиров»…
— Кубик-Рубик… — пробормотал я голосом человека, сильно ударенного по мозгам большим и пыльным мешком.
— Иншалла! — развел руками уроженец солнечного Ташкента, в котором собственно узбекской крови было примерно двадцать пять процентов, а остальное доливали русские, украинцы и крымские татары. Однако при бороде и в бурнусе он смотрелся, как родной.
Ленка Кубика не знала и хлопала глазенками еще более ошалело, чем я. Во всяком случае, она явно не знала, что сказать и как относиться к этому русскоговорящему арабу.
Честно говоря, и я не знал, как относиться. Кубик, так же, как и убитый Танечкой Джек, всегда был на прямой связи с моим родителем. Что его заставило перебраться в эти самые Эмираты? И вообще, работает он на Чудо-юдо или сам на себя?
Но задавать дурацкие вопросы я не спешил. Прежде всего потому, что четко знал: у Кубика есть неотъемлемое право на них не отвечать.
— Тесен мир, верно? — ухмыльнулся Кубик. — Берут тебя за шкирман на Малых Антильских (наименование островов он произнес небрежно, как название улицы — Малой Спасской или Малой Пироговской), волокут сутки вдоль тропика, сажают на Шардже — и вот встречаемся… Только если бы ты мозгами раскинул, а не устраивал гонки, мы бы пораньше встретились. А то ваш батя мне все мозги перепилил: «Уволю на хрен без выходного отверстия!» Обидно, клянусь! — Тут Абу Рустем классно изобразил товарища Саахова из «Кавказской пленницы».
— Это он так шутит, — сказал я неуверенно.
— Ты только мне не рассказывай, как он шутит, — оскалился «шейх». — Ладно. Про дела успеется. Вы, наверно, жрать хотите? Вам как, русское или экзотическое?
— «И то и другое, и можно без хлеба…» — теперь уже я процитировал «Винни-Пуха».
— Зачем без хлеба? — улыбнулся Кубик. — Не в пустыне живем как-никак. У меня тут своя пекаренка есть, только для внутренних нужд, так мне тут и ржаной испекут, и бородинский, и рижский, и лаваш, и чурек, и лепешку, и бублики с маком…
— Мак у тебя тоже, конечно, свой, — опасно поехидничал я.
— Не смешно, — ответил Абу Рустем. — Короче, доктор. Сейчас будем кушать. Сделаю вам маленький дастарханчик во имя пролетарского интернационализма.