— Кем ты себя ощущаешь? — спросил отец, заметно собравшись и отрешившись от того радостного состояния, в котором только что пребывал. Нет, он не давал волю чувствам, не расслаблялся. Сперва — наука, потом — всякая лирика.
— Бариновым… — сказал я голосом дистрофика из старого анекдота. Того самого, который просил медсестру: «Закройте дверь, с горшка сдувает!»
— И то приятно! — порадовался Чудо-юдо. — Если доминанта сохранилась, значит, никуда ты не ушел, остался при своих. Конечно, после того, как ты на Гран-Кальмаро пробыл два года в коме, два месяца — сущая ерунда, но все-таки…
По-моему — это я осознал гораздо позже, — отец в этот момент не очень верил, что все обошлось благополучно. И вообще, его легкая эйфория была следствием серьезного стресса, может быть, не такого, как у Васи во время регенерации Петра (я не сомневался, что это была именно регенерация, а не фальсификация, как утверждали некоторые), но тоже очень сильного.
А вообще-то от знакомства с Васиной историей у меня осталось сильное впечатление. Там было много такого, с чем я был согласен, немало того, с чем согласиться не мог, но больше всего — сомнительного. То есть того, в чем и сам Вася сомневался, а я — тем более. Особенно в тех размышлизмах, которые появились в самом конце.
Это было настоящее покаяние, но уже не младшего сержанта Лопухина, призванного в армию, надо думать, на четыре года раньше меня. Порядочного балбеса, прямо скажем. Как он жил и развивался дальше, как дорос до всех этих пониманий и осознаний — неизвестно. Ясно, что в какой-то институт он все же поступил, стал, видимо, неплохим программистом. Потом каким-то образом попал в контору Чуда-юда, занимался испытаниями перстней Аль-Мохадов, должен был встречать меня, когда я вез перстни и контейнер с Таней на какой-то сибирский полигон. Дорабатывал какие-то хакерские программы, конструировал новые модели ГВЭПов. Уловил я и то, что ему в мозг была вживлена новая усовершенствованная микросхема.
Но все это я увидел лишь после того, как в моем мозгу в очередной раз начался «компот». Последние вспышки Васиного сознания, пожираемого Белым волком, были отрывочны и бессистемны. Пожалуй, разобраться в нем не смог бы никто, кроме самого Васи. Возможно, он, уже понимая, что обречен, собрал все силы, чтобы сконцентрироваться вокруг некоего «ядра» своей личности. Самой сердцевины того, что хранил в своей памяти и о чем никому и никогда не говорил. Может быть, если бы отдал эту память, сосредоточился на сохранении жизненных функций, сумел бы протянуть подольше. Как бы он сумел это сделать, я, увы, не понял, хотя позже отец мне это объяснял.
Так или иначе, Вася поступил наоборот, предпочел, чтобы вирус парализовал его тело, но защитил «ядро личности». И смог-таки разыскать меня в виртуальном мире, чтоб передать мне это «ядро». Это было покаяние прозревшего и постаревшего Васи, Василия Васильевича, возможно, в самом конце своей не больно долгой биографии. В общем, мне, тогда все еще осознававшему себя Лопухиным, стали намного понятнее символика «сна-ходилки» и кошмара с охотой на Белого волка.
Но в тот день я мало что мог понять и осознать. Слишком был слабый. И телом, и умом. До меня даже не дошло с первого раза, что я два месяца находился на грани между жизнью и смертью. Чашка весов с жизнью перетянула, но могла ведь и другая перевесить. Отец наверняка знал причины этого, ведь я уже третий раз попадал в кому. Во всяком случае, если б я загнулся, он бы винил самого себя. Препарат-то мне Вика вколола по его распоряжению…
— Хорошо, что выжил, — с преувеличенной веселостью произнес тогда Чудо-юдо. — Я уже точно могу тебе сказать: выжил. Теперь еще немножко поваляешься и снова будешь бегать. Обещаю!
— Обещаешь, значит, буду… — пробормотал я. Так оно и вышло. Уже через два дня у меня полностью восстановились все двигательные функции и я смог самостоятельно добраться до такого жизненно важного места, как туалет. Еще через пару суток я смог прогуляться по сухим и бесснежным дорожкам в окрестностях ЦТМО. Был конец ноября, а погода стояла почти как в начале апреля. Только вечером темнело быстро.
Через две недели после того, как я пробудился, Чудо-юдо объявил, что ни он лично, ни прочие специалисты не находят у меня никаких патологий. Теперь мне надо пройти небольшой общеукрепляющий курс, позаниматься спортом, постепенно увеличивая нагрузки, а кроме того, чтоб не тратить попусту время, как следует разобраться в чемодане, который мы унаследовали от покойного Родиона.
В памяти у меня сохранилось слово «Швейцария», причем не просто как обозначение государства в Альпах, но и места, куда мне предстояло поехать в ближайшем будущем. Поэтому я решился спросить.
— Вспомнила бабушка Юрьев день! — усмехнулся Чудо-юдо. — Вика уже давно там. С адвокатами и кучей всяких советников. Я сам туда уже два раза ездил. Только пока все еще очень неясно…
— Что неясно? Вроде бы вы все из моей памяти вынули?
— Да, это так. Раскодировали Ленкины тайнописи, переписали в ноутбук, точно такой же, как тот, что заминировал Сарториус. Но выяснилось, что вступить во владение «фондом О`Брайенов», имея на руках только информацию из ноутбука, нельзя.
— Что, Сарториус чего-то испортил?
— Нет, Сережа тут ни при чем. Он, судя по всему, тоже сильно лопухнулся во всей этой истории. Конечно, если б он имел все, что нужно, то давно бы перекодировал все и вся на свой вкус. Но, во-первых, ему не удалось этой весной взять под контроль Таню, то бишь нынешнюю Вику, а во-вторых, он не знал того же, что и я.
— Чего именно?
— Пока не будем об этом. Сейчас ты еще слишком слабенький и ничем помочь не сможешь. Занимайся спортом, укрепляй здоровье и разбирайся в своей «добыче». Я, к сожалению, не имел времени в это втягиваться, да и не ощущал особой необходимости. Но поскольку Родиону, возможно, помогли повеситься, что-то интересное в этом чемодане было. «Служба быта» взяла на контроль твоего знакомца Федота. Он владелец небольшой рекламной газетки, которая давно бы должна была прогореть, но никак не прогорает, хотя выходит от случая к случаю и ее творческий коллектив успел окрестить издание «ежеслучайником». Но его проблемы тебя тоже пока не должны беспокоить. Твое дело — изучать содержимое чемодана. Все, что понадобится — допустим, сделать отпечатки с пластинок или пленок, получить дополнительную информацию о каких-либо делах давно минувших дней, найти и расспросить отдельных граждан, если таковые еще живы, или хотя бы тех, кто их знал, — обеспечим…
… От воспоминаний меня оторвал голос пилота, вошедшего к своим слегка подмерзшим пассажирам:
— Господа-товарищи, наш ероплан совершил очень мягкую посадку на аэродром Нижнелыжье. Жертв и разрушений нет. Как я понял, вас тут ожидают. «Ми-8» вон стоит. Сейчас откроем аппарель, можете начинать разгрузку. У вас, по-моему, полторы тонны всего? Верно?
— Да, — ответил я.
— Тогда побыстрее, если можно. Не люблю на таких аэродромах засиживаться. Заметет — и кукуй. А если еще и технику заморозят, которой снег убирают, — до весны просидеть можно. Да и вообще тут место жутко паршивое. Приборы врут здорово, оборудование у диспетчера старое и хреновое. Здесь низина, а кругом сопки. Впаяться в них можно — только так. Опять же несколько зон рядом и зеки сидят будь-будь. Варнаки, в натуре, как деды говорят. Пару лет назад военный борт, «ан-12», чуть не угнали. Он тут на вынужденную сел, а к нему из тайги — банда с автоматами. Пилотов — мордами в мох, руки-ноги повязали. Хорошо еще, что какая-то ментовская спецгруппа здесь, на аэродроме, случайно оказалась. Целый бой, говорят, был. Четырех бандюг положили, одного взяли. Спецназ, как мне рассказывали, тоже трех убитыми потерял и раненые были.