Едва донья соединила выпуклую черточку с вогнутой и сдвинула перстни впритык, как блеснуло что-то синее, и донья, вскрикнув от боли и вся дернувшись, отбросила перстни.
— Это было похоже на молнию… — лязгая зубами, произнесла Росита. — Правда, донья Мерседес?
— Меня словно бы ударили бичом, — пробормотала та. — Или дернули арканом… Ни на что не похоже: и ожог, и холод, и боль, какой-то удар изнутри.
— Надо положить их обратно в дароносицу, — посоветовала Росита, — и больше не трогать. Не нажить бы нам беды с этими перстеньками…
— Может быть, и так… — соглашаясь, кивнула донья, а затем сказала: — Ну-ка, Мануэль, надень перстень на палец.
— Я боюсь, сеньора. Может, в нем прячется дьявол…
— Надень! Ты же надевал вот этот с вогнутой палочкой, и ничего с тобой не случилось. А я надену вот этот, с выпуклой… Ну и сейчас ничего не случилось, как видишь. А теперь попробуем соединить.
Донья потянулась к моему пальцу с перстеньком, я отвернулся и глянул на Роситу, которая вообще закрыла глаза. Донья пальцами придавила мою ладонь к столику и, перекрестившись правой рукой, на которой не было перстня, вновь соединила черточки… Трах! Что-то вспыхнуло у меня перед глазами, какая-то странная фигура, похожая на золотистую сверкающую змею, мелькнула не то наяву, не то во сне, и я ощутил, что меня куда-то уносит, будто я пылинка или пушинка. Еще я увидел, как бы во сне, что донья Мерседес улетает от меня в какое-то черное небо или пропасть. Мне стало страшно, и я закричал: «Господи, помилуй!» Ощущение того, что меня уносит, не прошло, но теперь я увидел, как донья Мерседес со страшной силой, будто ядро из пушки, несется на меня, или наоборот, я лечу ей навстречу, а может даже, оба вместе…
Я зажмурился, ожидая столкновения, и что-то произошло…
Ощутился только легкий толчок, вроде удара двух мягких подушек друг о друга. В то же время я подумал… Или подумала? Я же не мужчина… Конечно, я мальчик. По возрасту. Но я не черный. Да нет, я белая! Я — донья Мерседес-Консуэла де Костелло де Оро! Мой род ведется от времен крестовых походов! Да, я обесчещена и похищена, но я вырвалась на волю! Я свободна и могу сходить с ума так, как мне вздумается. Пусть даже только на этом жалком островишке, который неизвестно как называется, но и не подчиняюсь никому, кроме самой себя и Господа Бога. Здесь я равна королеве, хотя у меня всего двое подданных и третий — пленник. Но я распоряжаюсь их жизнью и смертью. Я женщина, которой Господь уготовил вечное подчинение всем этим напыщенным бахвалам, среди которых лишь два десятка на тысячу достойны называться мужчинами. Уж кого-кого, а трусов, дураков и подонков среди них всегда был избыток. Они готовы похваляться храбростью, сидя за стаканом вина, измываться над теми, кто слабее их, говорить куртуазные глупости дамам, надеясь получить пропуск в высшее общество через постель какой-нибудь десятой любовницы дона Оливареса… Смерть им! Мало они разят друг друга в битвах! Далеко не каждый из них способен предпочесть смерть плену, сдержать честное слово, сохранить верность королю и даже Святой Вере. Если речь зайдет о жизни и смерти, они готовы принять хоть магометанство или впасть в кальвинскую ересь.
Я горжусь тем, что я женщина, но у меня мужское сердце!
Что еще можно взять от жизни? Над этим стоит подумать. Давно уже я, ни о чем не думая, живу как живется… Ем, пью, сплю… К тому же часто не одна, хотя законным мужем до сих пор не обзавелась. Если бы мне кто-либо предсказал мою биографию, в особенности те ее моменты, что связаны с этим островом, с капитаном О'Брайеном, с Роситой, с негритенком, наконец, с битвой против пиратов и пленением кузена Рамона, я бы постеснялась родиться на свет. Однако, должно быть, так было угодно Господу. Иначе бы он не наградил меня столь буйной плотью. Одни женщины не грешат лишь потому, что холодны как рыбы, другие — оттого, что боятся самого греха и воздаяния за него, третьи — потому, что опасаются забеременеть, четвертые — из опасения подхватить дурную болезнь, пятые — потому, что боятся мужа или отца. Я не боюсь ничего. Господи, почему ты создал меня женщиной? А может быть, они там что-нибудь перепутали, и дух, предназначенный какому-либо донжуану, был вселен в меня? Забавно! Может быть, поэтому я научилась стрелять и фехтовать, ездить верхом, плавать получше своих неповоротливых братьев, которые боялись вызвать на дуэль одного наглеца еще там, дома, в Сарагосе… Эти толстопузые ослы должны были родиться в купеческой семье, а не в семье гранда. Впрочем, в этом виноваты не они. Подозреваю, что кто-то из родни моей матушки имел фальшивую родословную и был пожалован дворянством намного позже того, что было там указано… Да, впрочем, Бог ей судья! Подумать только, сколь крепко привязывает меня к этой женщине невидимая пуповина… Мне не за что было любить ее, не за что! Но я любила и люблю ее, потому что знаю, каковы муки, которые сопровождают появление на свет младенца… Нет! Об этом я уже не могу! Сразу же начинает ныть спина, как тогда, когда я исторгла из себя того рыженького, увесистого и звонкоголосого, что остался в обители Эспириту-Санто… Господи, Пресвятая Дева, спаси и помилуй его! Осел и подонок О'Брайен даже не подумал спросить о том, чем закончилась моя беременность… Постой же, если ты, негодяй, еще жив и если Господь позволит мне покинуть этот остров и отыскать тебя… Тогда я, ей-Богу, поквитаюсь с тобой! Это будет честный бой!
Мой роман с доном Мигелем де Фуэнтесом, оказавшимся лейтенантом британского республиканского флота Майклом О'Брайеном, начался в Кадисе, куда мы переехали из Сарагосы… Это случилось быстро, почти в течение месяца… Не знаю, как и где он меня увидел, ведь тетушка почти не выпускала меня на люди, боюсь, что и досюда дошли слухи о моем падении. Однако Росита, получившая относительно больше свободы, чем я, и не по годам ловкая девчонка, стала посредницей в наших делах… Сначала мы обменялись записками, а затем при помощи Роситы и конюха Марио нам удалось отыскать место для встреч с глазу на глаз… Это было странно и страшно. Я помню все как в тумане: был ураган слов, пылких, порой бессвязных, жарких и безудержно-зовущих… Я не могла владеть собой, голова моя закружилась, погасла свеча… Там был какой-то диван или кушетка… Кругом была тьма и гулкая тишина. От него пахло табаком и потом, а руки его были сильные и жесткие, с шероховатой, задубелой кожей, лицо тоже жесткое, и борода колола мне щеки… Шелест моих юбок, которые он одну за другой сдвигал, казался мне грохотом горного обвала… В темноте белела его рубаха, потом он содрал ее с себя и голый опустился на меня… Я задрожала, я не могла противиться влечению, и ноги мои сами собой, ослабев, расступились перед ним… Я затаила дыхание и с трепетом приняла в себя его плоть… В ту ночь я трижды была его… Это было как сладкое сумасшествие, праздник безумия и восторга… Потом этих встреч было еще несколько. Однажды проклятый изменник Марио, обманувший бедняжку Роситу, за плату выдал нас моему жениху. Он ворвался со шпагой и хотел убить нас обоих на месте. Но Майкл — нельзя же отказать ему в смелости! — голый спрыгнул с кровати и, успев выхватить шпагу, стал биться с ним. Все кончилось в несколько секунд. О'Брайен пронзил жениху горло, и тот рухнул на пол, обагряя его своей кровью. Майклу удалось бежать, но проклятый Марио с головой выдал альгвасилам сеньора де Фуэнтеса, как называл себя О'Брайен. Альгвасилы нашли в его доме обрывки донесений, которые он отправлял французам о посылке наших войск во Фландрию. Его посадили в тюрьму и стали жестоко пытать. Росита, у которой был талант заводить знакомства, сумела состроить глазки тюремщику, который за солидное вознаграждение согласился помочь О'Брайену скрыться. Он передал узнику пику, веревочную лестницу, и верный слуга Кромвеля бежал. Собственно, тогда он служил еще королю Карлу. Это теперь он стал чуть ли не пуританином…