— Теперь надо развернуть балку, — сказал Мануэль, закрепляя ворот какой-то толстой кованой железякой. Мы навалились на балку и попытались ее повернуть, но это не удалось. Тогда Мануэль куда-то сбегал и принес сначала один, а потом и другой железный лом. Мы с Роситой налегли на ломы, а Мануэль потянул груз на себя. Несколько мучительно трудных минут, и балка повернулась. Бочка повисла над палубой, и мы, осторожно освободив барабан и придерживая его ручками ворота, опустили ее на палубу.
— Уф-ф-ф! — сказала Росита. — Ну и работа! Скоро уж солнце закатится!
— Надо еще очистить трюм, — солидно, как бывалый шкипер, объявил Мануэль.
Чуть передохнув, мы пошли к люку — здоровенному отверстию в палубе, закрытому крышей, которой хватило бы на небольшой домик. С помощью ломов мы сдвинули эту крышу и увидели довольно глубокий провал, из которого несло гнилью, плесенью и крысами.
— Я туда не полезу! — безапелляционно заявила Росита. — Можете меня на рее повесить или в море утопить, но туда, где крысы, не полезу!
— Я думаю, что нам не нужно очищать трюм, — сказала я, — с этой паклей мы провозимся сто лет. Ее там много?
— Сеньор Карриага сказал, что футов на десять до самого днища… — отвечал Мануэль.
— Тогда сбросим бочки прямо на нее! — сказала я. — Они не разобьются!
Мануэль, почесав свой стриженый затылок, куда-то убежал. Очевидно вспомнил о чем-то. Явился он довольно быстро, с трудом волоча по палубе толстую короткую доску. Затем он сразу же убежал опять и приволок еще одну такую же доску. Из них мы соорудили очередную наклонную плоскость, раскатили бочку и сбросили ее прямо в люк. Она мягко бухнулась, раздавив несколько крыс, хрипы и писк которых были слышны снизу.
— Ну, с этой у нас получилось, — сказал Мануэль недовольно, — а другие как? Бочки будут падать друг на друга и разобьются…
— Поехали обратно, — сказала Росита, — а то еще сидеть тут дотемна!
— Поехали! — сказала я и потянула Мануэля за руку.
— Надо еще люк прикрыть, а то пойдет дождик и зальет корабль… — важно сказал этот поросенок. И мы принялись закрывать люк! Увы, едва среди женщин объявляется мужчина, как они готовы ему подчиняться!
Мы спустились в лодку, отвязали ее и с превеликим трудом стали грести. Если бы ветер дул с берега, мы и к ночи не доплыли бы до него. Однако ветер дул со стороны моря, и нас так или иначе принесло туда, куда мы хотели… Из последних сил втянув лодку на берег, мы побрели к нашей крепости. Руки, ноги, поясница — все у меня разламывалось и болело. Росита тоже была не в лучшем состоянии. Мы едва доползли до постели и целомудренно и безгрешно уснули.
Спала я без сновидений почти всю ночь, но под самое утро мне приснилось нечто нелепое: вроде бы я долго и упорно пытаюсь вкатить огромную бочку на крышу нашего сухопутного дома. Бочка как-то уж очень упорно не хочет вкатываться, то проскальзывает, то сваливается вбок, то подается назад. Мануэль стоял рядом, не помогал мне, а только бормотал: «Бом-брам-стеньга! Грот-бом-бом-брам-стеньга! Архтерлюк!» — и еще что-то эдакое. Под конец сна я увидела грозное лицо капитана О'Брайена. Он широко улыбнулся и сказал:
— Ну вот и я! — После этого я в ужасе пробудилась. Однако О'Брайен, похоже, не знал, что я проснулась, и никуда не исчезал. Он так и остался стоять около моей кровати. Я дрыгнула ногой, но Майкл не исчезал. Он нахально стоял перед моей кроватью, где, кроме меня, лежали в разных углах Росита и Мануэль.
— Это ты? — спросила я, пощипывая запястье.
— Разумеется, — отвечал он на своем прекрасном испанском, — я пришел, чтобы забрать тебя отсюда. Рад, что ты жива и здорова.
— Послушай, — сказала я, — если я сплю, то разбуди меня. А если нет, то объясни, как ты сюда попал…
— Очень просто, я поставил свой корабль в бухту рядом с тем французом, который здесь торчит не далее, чем со вчерашнего утра…
— Откуда ты знаешь?
— Хорошему моряку достаточно посмотреть на якорные цепи, и он определит, сколько времени судно стоит в том или ином месте. Я еще не был на французе, но знаю, что на нем не все ладно. Там что, чума?
— Там просто нет ни одного живого человека. И трупов тоже нет, — сонно отвечала я, хлопая глазами и ожидая, когда О'Брайен наконец исчезнет. Но он все еще не исчезал, а продолжал задавать вопросы:
— Ладно, оставим француза в покое! — произнес он. — А вот как ты сюда попала, ума не приложу!
— Очень просто, — почти также, как О'Брайен, сказала я. — Когда твой корабль затонул, мы уплыли в лодке и приплыли сюда. А здесь мы нашли все это.
И я обвела руками комнату.
— Ты спишь еще, дорогая… — сказал Майкл, — приклонись к моему плечу…
— Подушка лучше, — проворчала я, откидываясь на спину и все еще не веря, что это действительно Майкл О'Брайен, а не сновидение.
— Ты сердишься? — спросил он холодно. — А зря! Когда ядром разнесло всю кормовую каюту, я уже начисто не верил, что ты уцелела. Я на несколько секунд онемел от ужаса, я растерялся… Вот и все. Я ушел со шканцев на бак, мне сказали, что там не могут обойтись без меня… А потом я уже не мог пробиться к тебе, все шканцы были в огне, а нижние палубы задымлены. Люди бежали с корабля, но я оставался и, ей-Богу, готов поклясться, что был уверен… На сто процентов был уверен, что ухожу самый последний.
— Значит, ты никак не считаешь себя виноватым? — сказала я с легким презрением.
— Нет! — сказал он правду, и поэтому я не ударила его.
— Кстати, — спросила я, — а откуда у тебя корабль и матросы, ведь еще и недели не прошло, как ты попал в плен к голландцам?
— Дело в том, что война с голландцами уже кончилась. В Вестминстере подписан мир. Голландцы раскошеливаются за резню на Амбоине и согласны с Навигационным актом. Эскадра, утопившая мое судно, встретила отряд кораблей, которые и сообщили им это известие. Так что в плену я пробыл только сутки. Впрочем, я должен был побыть дольше, но поторопился освободиться. Голландцы потеряли бдительность, изрядно выпив, поскольку эскадра должна была идти в Кюрасао, на отдых и ремонт. А мы, напротив, времени даром не теряли. Восемьдесят англичан, которые со мной вместе были загнаны в трюм «Санкт-Николаса», быстро разобрались в чем дело. Большинство из голландцев даже протрезветь не успели, как попали на ужин акулам… Славная была ночка! Мы никого не потеряли. Сейчас у меня есть корабль, и я поквитался с голландцами. Мы сделали все так чисто, что голландцы на других кораблях даже не заметили, что мы исчезли. Представляю себе рожу шаутбенахта, когда он обнаружит, что «Санкт-Николас» испарился…
— Это достойный тебя подвиг! — сказала я с презрением. — Ты подлец и бесчестный убийца!
— Не думай, что меня так легко оскорбить! — с наглым сознанием превосходства, пожевывая губами, говорил О'Брайен. — Я давно забыл о том, что есть понятие «плохо» и «хорошо». Если я выиграл, это хорошо, если проиграл — плохо. Я ранил — хорошо, меня ранили — плохо. Я убил — хорошо, меня убьют — плохо. Я был католиком, пока мог получать от этого нечто полезное, но вслед за тем пришлось стать протестантом, опять-таки чтобы было хорошо… Все люди думают и делают примерно так, только некоторые оправдываются, а другие — нет. Я не оправдываюсь. Я знаю, что в этом мире надо не стесняться, а рвать кусочки пожирнее, пусть кем-то и надкусанные и пусть даже прямо из чужой глотки. Мне хочется, чтобы у меня были деньги. Сейчас время больших возможностей, милашка! Наша добрая Англия, якорь ей в печенку, уже скушала, как пудинг, нашу Ирландию. Сэр Оливер — крепкий парень, за таких надо держаться.