А Рита здесь. Только больше никто не знает, что это — она. Роня — не в счет. Ладно! Посмотрим, что дальше…
(Коша)
Утро началось глубоко за полдень.
Солнце, столь редкое для этого города в это время года, весело заглядывало в комнату. Неожиданно для себя Коша испытала глубокое удовольствие от тех мелочей, которые сопровождают пробуждение. Прошлась взглядом по предметам, с удовольствием осязая угловатые очертания старых стульев, свинцовых тюбиков, кистей и холстов.
Солнечная полоса наискось пересекала начатый холст. Из голубовато-лилового марева уже начали проявляться бледно-лимонные очертания крыш. Вдруг Коша поняла, что по тонкому проводу в центре картины должна идти Муся в красном платье. Резко вскочила и, выдавив каплю кадмия на палитру, набросала сомнамбулическую фигурку с закрытыми сладко глазами и смутной улыбкой на губах.
Взяла флейту и долго играла неопределенные, расположенные в различном порядке ноты. Оделась. Постояла минуту и взяла флейту с собой.
Ветер весело гнал над головой светлые перистые облака. Прохожие улыбались, как щенки. Коша шла и размахивала руками для удовольствия. Вспомнила как-то издалека про Мусю, снова стало жаль, что они не могут больше переглянуться, перекинуться словом или вдруг засмеяться вместе, но в то же время что-то внутри говорило, что у Муси было право поступить так, как ей хотелось.
Это была ее жизнь и ее смерть.
Жаль, что она выбрала так.
* * *
Призрак студента на Череповской лестнице маялся и кашлял. Коша дождалась, когда тот свалит с лестницы и добежала до дверей. Сверху спускалась пергаментная старуха. Коша отвернулась от нее и позвонила.
Череп открыл дверь сразу.
В квартире было странно тихо. Череп был необычного бледно-голубого цвета. Он не то, чтобы отводил глаза, но в них была еле уловимая готовность оправдываться. Коша простила его, потому что он чувствовал себя виноватым. Череп стал совсем прозрачным. На фоне окна он выглядел нарисованным охотником со стены африканской пещеры. Атмосфера жилища странно переменилась. Ощущение близкой перемены неуловимо окрашивало обстановку. Череп лег на звездное небо покрывала и свернулся грустной собачкой.
Коша легла рядом, головой на луну и попросила:
— Череп, дай ручку скорее…
— Возьми на подоконнике.
Коша взяла ручку, и слова сами потекли из нее одно за другим, складываясь в мрачноватую песенку:
Время было медленным
в час по чайной ложечке.
Вены свои девочка
ковыряла ножичком.
Нитка крови
почти что черной —
ей не больно
совсем не больно.
Трубка телефонная —
Пусть никто не ищет.
У корней оборвана —
не хотела лишних.
Где-то далеко лето —
Только там тебя нету.
На паркете
Полоска света.
Как нелепо,
как все нелепо.
Разложить по полочкам
Письма и конвертики.
Перемоют косточки
сплетницы и сплетники…
Вот как все просто!
Зря ты боялась!
Они — сумели,
а ты — сломалась.
Смотреть теперь не можешь
ты даже в зеркало —
Думаешь, что ножик
станет тебе лекарем!
Ахахахаха!*
— Что ты там корябаешь? — вдруг поднял голову Череп.
— Так? Сама не знаю, — Коша, стыдясь, торопливо сунула бумажку в карман. — А скажи, как называется это, про сына дьявола? Я хотела купить в киоске.
Он был благодарен за то, что разговор начался не с Муси.
— А ты не купишь ее, — тихо сказал Череп. — Это только у меня и еще у нескольких людей. Все права на нее у того человека, который делает марки. А он никому не дает распространять ее. Только диджеям на дикотеках. Там семплы какие-то особые. Высчитаны с учетом психилогии. В общем ноу-хау.
— А что это за человек? — Коша почувствовала, как по спине скользнул холодок.
Череп поморщился и, странно оглянулся и заговорил щепотом:
— Да… один профессор. Страшный… Очень страшный. Дико умный. Он открыл новую энергию. Торсионные поля. Он реально может пользоваться такими вещами, которые просто… Если не видеть самому — не поверишь. Он реально может завладеть миром. Ты даже представить себе не можешь, как он реально крут. Я даже не уверен, что он человек.
— А кто он?
Череп замолчал, воровато сжал губы. Некая борьба происходила внутри него, не приводя ни к какому результату снаружи.
— А ты что видел, что он может делать? — Коша заехала с другой стороны.
— Ну… я уверен, что наводнения — это его рук дело.
— Чего? Ты больной! — Коша покрутила пальцем у виска. — Наводнения бывают, когда ветер с залива!
— А почему ветер с залива? Ты думала?
— Погода такая! — резко сказала Коша и вспомнила, как они баловались с Роней и с Чижиком.
Но то были действия временного мелкого масштаба. Наводнения — это круто, но ведь возможно.
— Ни фига! Это он ветер нагоняет. Я видел. И потом, марки — это не просто кислота. Если бы это просто кислота была, то все одно и то же не слышали бы. Глюки разные были бы. А потом он как говорит, так и случается.
— Что говорит?
— Все. Он все знает. Вообще все. Я видел, как он посмотрел на парня, и тот пошел и в воду кинулся. Прямо с моста.
— А что остальные? Просто смотрели? — Коша пристально посмотрела на вялого, съежившегося Черепа.
— Ну… Типа…
Коша вдруг похолодела:
— И с Мусей так, да?
Череп замотал головой:
— Нет… С Мусей нет. Она сама!
Коша вскочила на ноги и заорала:
— Блин! Да он козел! Гипнотизер хренов! Блин! Сколько козлов на свете!
Череп поднял голову и попытался повысить голос:
— Он не козел… Он другой. У него другая мораль. Не человеческая.
— А какая?
— Не знаю, но мне кажется, что он имеет право на безжалостность.
Череп снова опустил голову. Коша долго смотрела на него, недоумевая. В конце концов, если Череп сошел с ума, можно ли от него что-то требовать и что-либо доказывать ему? Это глупо. Если он больной, к нему нельзя подходить с мерками нормального человека. А с другой стороны, может быть, он — прав, тогда Коша опять получается не имеет права ничего с него спрашивать.